Где золото роют в горах
Шрифт:
Они мирно беседовали о том, о сем, наблюдая, как из древнего торбинского газика высаживаются гости — представители областных и районных организаций. Последним вылез Торбин и повел гостей на борт забоя — любоваться работой гидравлистов.
Над залитой водой площадкой вздымались две толстые и тугие, выгнутые в полудужья, водяные струи. Они походили на рассерженных серых змей, дружно, во всю пасть, с шипением и свистом жалящих отвесную стену забоя. То и дело с глухим шорохом и уханьем рушились вниз пласты подмытой породы. Под ударами воды пласты быстро превращались в потоки мутной жижи, которую
Торбин рассказывает о гидравлике. Алла Онучина ахает и всплескивает руками: оказывается, эта самая полянка, на которой они все сейчас стоят, через два дня исчезнет, ее размоют и разрушат, а землесос унесет все чуть ли не за полкилометра.
— Вы совсем, совсем беспощадны к природе, товарищи золотоискатели! — восклицает Алла и сокрушенно покачивает головой, рассматривая гряды отвалов уже промытой породы позади землесоса. Гряды простираются чуть ли не до самого горизонта. Дальние уже закруглились и обросли травой — как ни буравили, как ни перекапывали землю, а скрытые в ней жизненные силы все равно брали свое. — Нет, вы в самом деле размоете эту полянку? Ее не будет? Даже странно подумать!
— Матушка ты наша! Ничего-то ты в жизни не видывала... — негромко, не то насмешливо, не то искренне жалеючи, говорит одна из женщин — востроглазая толстушка, до предела налитая здоровьем и силой. Она в распахнутой телогрейке, видна домашняя кофта из яркой цветастой фланели, пуховая оренбургская шаль сползла на плечи. Лицо загорелое, обветренное, скулы и нос облупились, розовеет новая, еще не окрепшая кожа.
— Экая ты заноза, Наталья! — укоризненно качает головой инструктор райкома Жарков. Он предпочитает посидеть с гидравлистами, потому что бывал на гидравлике не раз и его не интересует то, что интересует остальных гостей, впервые увидевших золотодобычу. — Гостей-то хоть не задирай! Неприлично...
Но утихомирить Наталью не так-то просто:
— А этакую фуфу к рабочему классу посылать — прилично? Ты хоть посовести ее, Степан Артемьич. Вырядилась— дикари так не рядятся.
Правду сказать, ничего неприличного в наряде Онучиной нет. Только плащ. Ярчайший оранжевый плащ с черными искрами по всему фону.
— Что ты хочешь — городская. В городе теперь яркость любят... — добродушно басит Жарков.
— Как в городе-то насчет коммунизма? — неожиданно, по какой-то своей логике спрашивает Наталья.
— Не ершись, Наташка, будет тебе! — унимает ее Раиса Матвеевна.
— Я не ершусь, с чего ты взяла? Только я так думаю, что в городе коммунизм вперед будет, чем в таких поселках, как наш. Даже ума не приложу, как у нас станет — на себя кое-кто тянуть охочь...
Помолчав, Жарков задумчиво говорит:
— Отчасти ты и права: коммунистическим отношениям между людьми, на мой взгляд, будет легче складываться в крупных коллективах, в больших городах. Там народ все время локоть к локтю живет — на работе, дома, на отдыхе. Рыбачить и то вместе ездят, на автобусах. В маленьких поселках для индивидуализма простору больше. Пока человек на работе — он в коллективе. Домой пришел — уже сам по себе: огородик, садик, буренка, куренки...
— Без буренки нельзя, — назидательно замечает Наталья. — И рады бы, да пока что нельзя. Вон только год моя буренка яловая простояла, так замучилась совсем. Сколько денег Костерину перетаскала, боже ты мой!
— Костерину? — бровь у Жаркова изображает вопросительный знак.
— Костерину. Кому больше? У него молочная торговля подходяще налажена.
— Н-да! — медленно произносит Жарков и оглядывается на секретаря партбюро Азначеева. Тот слегка пожимает плечами. — Вот будем обсуждать Костерина — ты скажи.
— Я скажу, Степан Артемьич. Я скажу, — в голосе Натальи звучит такая угроза, что Жаркову остается только качать головой: ох, достанется сегодня Костерину, достанется!
Вместе с гостями к гидравлистам подходит Торбин. Гости в восторге от гидравлики.
— Силища-то у воды какая! — изумляется Борзяков, то и дело оглядываясь на шипящие струи воды. — Представьте, никогда бы не думал, что вода может так легко резать пласты. Как ножом масло...
— Нет, нет и нет! Что вы там ни говорите, а мне жалко природу. Она так красиво все устроила, такая чудесная полянка, березки, травка, ручеек, а вы все перевернете, все поставите вверх дном, — настаивает на своем Алла Онучина.
— Ничего, дорогуша, все снова вырастет, здесь еще лучше станет, — обнадеживает Торбин и нетерпеливо смотрит на часы. — Начало пятого. Неужели не придет, подлец?
— Придет! — спокойно говорит Краюшкин, разжевывая листок полевого укропа и сосредоточенно оценивая его вкус. — Вон он тащится, наш Костерин.
В березняке, скрытая поредевшей листвой, мелькает сгорбленная фигурка человека. Костерин, ухватив за рога, катит рядом с собой мотоцикл. Вести машину трудно, дорога еще не просохла, под крылья набилась густая грязь, колеса почти не вращаются.
Он медленно приближается, и всем становится видно, что его лицо полиловело от натуги. Пот заливает глаза, Костерин то и дело поматывает головой, стряхивая с лица соленые капли.
Наталья не может упустить случая, чтобы не сказать несколько слов:
— Страдальчик ты наш! Опять, поди, искру потерял? Смотри, как умаялся! Чистый Иисус Христос — исхудал, бородой оброс, в чем душа держится...
Костерин свирепо смотрит на толстушку, бормочет проклятья и тотчас жестоко расплачивается за это. Потеряв равновесие, он не может удержать тяжелую машину. Она валится набок, увлекая за собой хозяина. Лежа на мотоцикле, он беспомощно барахтается, показывая всем грязные подметки сапог, облипшие усатыми стеблями жухлой травы.
Никто не смеется, но и никто не спешит ему на помощь.
— Явился все-таки. Очень хорошо! — бесстрастно заявляет Торбин, словно не замечая нелепости положения, в котором оказался Костерин. — Краюшкин, зови дежурную смену. Сейчас начнем.
А Костерин, поднявшись на ноги, продолжает мучиться с мотоциклом, тщетно пытается поставить его на подножку. Машина елозит по земле, подножка выдирает клочьями траву и не находит точки опоры в мягком грунте.
— Да отберите у него драндулет, пока он грыжу не нажил, — приказывает Торбин.