Гэбрил Сухарь
Шрифт:
— Вижу. Извини, что раньше не вмешался — спал, пятый сон досматривал. Тут крики послышались, решил проверить. Гляжу — из тебя студень делают. Дай, думаю, помогу хорошему человеку, — бросая короткие рубленые фразы, произнёс Майк.
— То-то я тебя не заметил, — произнёс я, утирая кровь с лица. — Мне бы с Молотильней поговорить? Полицейские, перед тем как в камеру засунуть, сказали, что он здесь всех в страхе держит.
— А ты что, не догадался? — удивился Майк и с гордостью произнёс:
— Молотильня — это же я!
— Ты?!! — не поверил
— Ну да, — заулыбался Майк, — Молотильня — это моё прозвище, старое. Я ж кузнецом когда-то работал, удар у меня знатный, вот и прозвали Молотильней. Меня тут каждая собака знает: выйду на свободу, гульну и опять за решётку.
— А за что тебя на этот раз посадили?
— Да так, пустяки, — замялся Майк. — Повздорил тут с одним мужичонкой, он меня надуть хотел. Нанял на станке печатном работать, листовки агитационные штамповать (скоро же выборы), обещал платить по серебряку в неделю, а как пришло время рассчитываться — заюлил. «Больше десяти медных рилли дать не могу», — говорит. Ну, я и отсчитал ему десять тумаков за каждую медяшку, — засмеялся Майк. — Он полицию позвал. Пришёл наряд, трое. Я и им накатил. Тогда они вызвали подкрепление, скрутили меня и в участок определили. Вот, жду суда. В прошлый раз полгода впаяли, сейчас должны побольше дать. А ты как сюда угодил?
— За убийство, — вздохнул я.
— Что, на самом деле кого-то кончил? — недоверчиво спросил Майк.
— Да нет. Просто лейтенанту Морсу вздумалось повесить на меня мокруху, вот он из кожи и лезет.
— Морс-то, — протянул Майк. — Этот может. Та ещё крыса, — Он сплюнул на пол, демонстрируя презрительное отношение к полицейскому. — Придумал, как выкрутиться?
— Увы, — я пожал плечами. — Все улики указывают на меня.
— Не переживай, — решил приободрить Молотильня. — Не ты первый будешь, не ты последний. Давай, отметим? — предложил он.
— Как отметим? — не понял я.
— По-человечески, — коротко бросил Молотильня и подошёл к железной двери камеры.
Пудовые кулаки застучали по двери, имитируя барабанный бой. Раздавшийся грохот разбудил бы и мёртвого. Форточка на уровне груди приоткрылась, показались насупленные глаза и толстый мясистый нос недовольного тюремщика.
— Чего шумишь? — рявкнул он. — В карцер захотел?
— Это ты, Гонза? — вместо ответа спросил Майк.
— Ну, я!
— Сгоняй за самогонкой. Принеси нам пару бутылей.
— Ты что, сдурел? — возмутился тюремщик. — Я те сгоняю!
— Да ладно, — снисходительно протянул Майк. — Тут все свои. Жена потом тебе деньги отдаст, ты ж меня знаешь.
— Да не пойду я, — стал отпираться тюремщик. — Если Морс сведает, он из меня котлету сделает.
— Морс далеко, а я рядом, — угрожающе свёл брови Майк. — Хочешь, мои ребятки, — он кивнул в нашу сторону, — тут тебе такой переполох устроят, что весь ваш участок на ушах стоять будет?
Тюремщик что-то буркнул и захлопнул форточку. Довольный Майк предложил мне присесть на нары, а сам устроился на соседние.
— Сейчас Гонза нам всё нарисует в лучшем виде, — радостно потирая ладоши, сказал он.
Дверь приоткрылась. Тюремщик осторожно поставил на порог две мутноватых бутылки с самогоном и тут же с прытью зайца заскочил обратно. Послышался шум запираемого замка.
Майк взял бутылки в руки и вытащил зубами пробки.
— Подходите по одному, — скомандовал он сокамерникам. — С посудой.
Уголовники потянулись вереницей, каждый держал медную кружку с большой ручкой. Когда очередь дошла до заросшего, Майк убрал бутылку в сторону и сквозь зубы процедил:
— А ты, Буравчик, перебьёшься.
— За что Молотильня? — жалобно заныл тот.
— За дело, — объяснил Майк. — В следующий раз не будешь втихаря за моей спиной пакостить. Понял?
— Понял, — вздохнул Буравчик и поплёлся на место. С Молотильней спорить было опасно.
После того, как Майк распределил выпивку среди остальных сокамерников, у него осталась ещё добрая половина бутылки. Он допил её прямо из горлышка и, удовлетворённо крякнув, сказал:
— Эх, хорошо! Жаль, кудесник так наворожил, что я теперь больше половины бутыля за раз выпить не могу. Веришь — душа не принимает!
Я осушил кружку и почти сразу с непривычки закашлялся. Самогон оказался крепким, нёбо и язык зажгло. Потом по телу пробежало приятное тепло, в голове зашумело. Я закрыл глаза и почти сразу провалился в глубокий сон.
— Эй, вставай! — тихий шепот, прозвучавший над самым ухом, заставил оторвать голову от подушки. Рядом колыхалась в лунных лучах бесплотная фигура призрака.
— Барон, это опять ты, — с досадой произнёс я, а затем, оглянувшись по сторонам и убедившись, что все живые в камере, кроме меня, спят, проворчал:
— Даже в тюрьме от тебя не укроешься!
— Тюремные стены не могут стать преградой тому, чей дух неупокоен, — витиевато произнёс призрак. — Есть важная информация. Тебе стоит её узнать.
— Говори быстрее, спать хочется.
— Буквально полчаса назад Никавери призналась, что обратиться к мадам Жозефине ей посоветовал мой племянник Герхард. Идея с приворотным зельем тоже принадлежала ему.
— Хм. Фактически он свёл Никавери с убийцей. Интересно, знал ли он о яде?
— Я не знаю, — с грустью произнёс барон. — Оказывается девушка одновременно крутила роман и со мной, и с Герхардом. Она долго не хотела в этом признаваться, жалела меня и не хотела огорчать, но потом не выдержала.
— Мило. Почему Герхард уступил вам Никавери и даже подговорил её воспользоваться приворотным зельем?
— Никавери говорит, что он проявил настоящие рыцарские чувства.
— Времена рыцарей канули в лету. Я давно уже не верю в благородные порывы, особенно в сердечных делах, — буркнул я. — Допустим, племянник задумал вас отравить руками ничего не подозревающей Никавери. Что он выиграл в этом случае?
— Ничего, — задумчиво пояснил барон. — Всё имущество я завещал жене. Других наследников у меня нет.