Генерал Багратион. Жизнь и война
Шрифт:
После вступления на престол новый государь не хотел видеть многих из заговорщиков. Среди них оказался и Беннигсен, посланный в Вильно на должность военного губернатора. Здесь он жил в своем подгородном имении Закрет, получившем известность с началом войны 1812 года. В 1802 году Беннигсен стал полным генералом (генералом от кавалерии), а в 1806 году, ранее никогда не командуя армией, оказа.1ся главнокомандующим. Надо признать, что Беннигсен обладал огромным боевым опытом, отличался хладнокровием и храбростью в бою и был известен как особо осмотрительный и чересчур расчетливый военачальник. Он принадлежал к числу типичных европейских наемников. Отменно зная бранное и строевое дело, он слабо представлял себе реальную жизнь солдат и офицеров, был всегда далек от повседневных нужд армии, никогда не вникал в подробности существования своих людей. От этого в войсках, которыми он командова/i, часто бывал беспорядок, солдаты голодали, в тылу процветало воровство. Прослужив в русской армии больше четырех десятилетий, Беннигсен почти не знал русского языка и никогда не слыл любимцем солдат. Не любили его и большинство генералов. Некоторые из них (например, Буксгевден и Барклай де Толли) его даже яростно ненавидели и сохранили эту ненависть до конца своей жизни. Внешне спокойный, холодный, флегматичный, Беннигсен был чрезвычайно высокого мнения о своих дарованиях, отличался злопамятностью, слыл в обществе интриганом и доносчиком. Несмотря на свои военные способности, он так
Некоторые исследователи считают, что Беннигсен в той нервной ситуации под Пултуском умышленно дразнил и раздражал Каменского, чтобы вызвать гнев и неуверенность неуравновешенного старика и тем самым подтолкнуть его к отставке. Как бы то ни было, самовольно, как некогда сам Каменский, став главнокомандующим, Беннигсен не ограничивался только отступлением и пассивной обороной, но активно руководил движениями армии, был деятелен в последовавших потом сражениях с французами, почти никогда не выпускал нитей командования из своих рук, следил за всеми изменениями обстановки и вносил необходимые поправки в действия своих войск. А обстановка менялась довольно быстро. Французы, появившиеся у русских позиций в десять часов утра 14 декабря, сразу же атаковали наши дивизии по всему фронту — их колонны ударили в центр, где стояли Остерман и Сакен, и одновременно нанесли удар как по правому краю (Барклай де Толли), так и по левому, где русскими полками командовал генерал Багговут, прикрывавший город Пултуск. Здесь натиск французских дивизий оказался особенно сильным, и Беннигсен был вынужден перебросить на участок Багговута гвардейских кирасир и драгун, которые довольно успешно атаковали с фланга колонну Суше и смяли ее. Подошедшая пехота закрепила успех конницы — французы так и не смогли продвинуться к самому городу. Зато удар колонны Ланна на правом русском фланге (против Барклая) был более успешен — французы оттеснили русские полки с их позиций и, возможно, могли бы их и опрокинуть, реши в тем самым исход битвы, но Беннигсен, зорко следивший за обстановкой, перебросил часть полков из центра. Они-то и сдержали натиск французов. Удачно действовала в тот день и русская артиллерия — некоторые предприимчивые артиллерийские начальники сумели вытащить часть пушек из грязи и пустить их в дело. Почувствовав, что Ланн уже не может усилить натиск на позиции русских, Беннигсен сам решился на контратаку: он приказал армии идти на неприятеля и для этого ввел в дело все свои резервы. Французам с трудом удалось удержать наступление русских колонн. В сгущавшихся сумерках французские полки отошли, как говорится, не солоно хлебавши. Уже только одно это было воспринято в русском лагере как безусловная победа — наша армия осталась на своих позициях, не была сбита с них, не побежала, как совсем недавно это сделали пруссаки! Из донесения Беннигсена известно, что его солдаты пленили 700 французов. Словом, сражение под Пултуском было признано победным, о чем и сообщили в Петербург. Вскоре, правда, Беннигсен узнал о подходе к Ланну подкреплений и все-таки отошел с позиций под Пултуском к Остроленке. Французы беспрепятственно заняли эти позиции и, в свою очередь, также сообщили в Париж о победе.
Все, что произошло под Пултуском, повторилось в тот же день, но в другом месте — у городка Голимин, куда отошел отряд генерала князя Дмитрия Владимировича Голицына, составленный из трех полков при восемнадцати орудиях. Из-за путаницы отдаваемых Главной квартирой приказов и полной неразберихи, царившей при отступлении, Голицын оказался фактически отрезан от основной армии. Окруженный почти со всех сторон французами, он начал отступать к Голимину, чтобы соединиться с корпусом Буксгевдена, находившимся, по его предположениям, где-то неподалеку. Дороги, по которым шел отряд, были такими раскисшими, что после десяти часов бесполезных попыток вытащить пушки Голицын приказал часть их заклепать и бросить, а высвободившихся лошадей перепрячь в те пушки, которые еще можно было вытащить из грязи. К утру 14 декабря едва живые люди и лошади добрели до Голимина и остановились тут, уже не в силах двигаться далее. Тем временем французские корпуса Ожеро, Даву и Сульта двигались по тем же невообразимым грязям (тогда в болоте утонула лошадь, которая везла тюки с личными вещами, посудой и картами самого Наполеона, — впрочем, может быть, ее угнали вездесущие казаки). Они направлялись к Голимину как к промежуточному пункту своего обходного движения: Наполеон предписал им ударить в правый фланг и тыл русской армии, стоящей под Пултуском. Тут-то они (прежде всего, передовая дивизия Ожеро) днем 14 декабря и наткнулись на отряд Голицына, значительно уступавший французам в численности, но по-военному грамотно расставленный командиром между болотами и лесами. К тому же Голицын все же притащил с собой часть пушек, а Ожеро все свои орудия бросил в грязях и в этом, как оказалось, проиграл русским. Завязалось упорное, ожесточенное сражение. Для малочисленного отряда Голицына добром оно бы не кончилось, если бы после полудня к Голимину неожиданно не подошли также заблудившиеся генералы Чаплиц и П. П. Пален со своими полками, да еще в сопровождении конной артиллерии полковника А. П. Ермолова. Все новые части (слово «свежие» для них, измотанных переходами по грязям, неприменимо) сразу же были введены в бой, хотя стало ясно, что отступать все равно придется — уже в сумерках к Ожеро подошли значительные силы под командой Сульта, при которых находился и сам Наполеон. Он приказал Сульту во что бы то ни стало выбить русских из Голимина. Французы яростно атаковали русские позиции, на улицах городка завязался рукопашный бой, отдельные эпизоды и сцены которого порой скрывались в темноте и начавшейся вьюге. Опасаясь окружения, Голицын дал приказ полкам отступать. Вскоре он соединился со стоящим в Макове корпусом Буксгевдена.
Сам же генерал Буксгевден провел этот памятный для русской армии день 14 декабря в местечке Маков весьма странно. Получив приказ Каменского о своем назначении главнокомандующим, он не знал, что происходит у Беннигсена, хотя и слышал неумолчный гул орудий со стороны Пултуска и Голимина. Даже получив просьбу Беннигсена о помощи, Буксгевден все равно не сдвинулся с места. Позже он объяснял свое бездействие тем, что имел приказ Каменского отходить к границе, но этому объяснению никто не верил — в конце концов, он сам стал главнокомандующим и мог действовать уже по собственному усмотрению. Скорее всего, он ждал, когда французы «обломают рога» упрямому Беннигсену, и тогда он, Буксгевден, продолжит с успехом начатое дело…
В общем, оба сражения, под Пултуском и Голиминым, каждый из противников счел своей победой. 15 января 1807 года «Санкт-Петербургские ведомости» напечатали победную реляцию о поражении самого Наполеона под Пултуском, хотя авторы реляции изрядно приврали: Наполеон не участвовал в битве под Пултуском, да и к Голимину подошел только к вечеру. Как писал Ф. Булгарин, «в реляции объявлено было о совершенном поражении и бегстве неприятеля — а на поверку вышло, что ни русские, ни французы не бежали, но дрались отчаянно, с величайшим ожесточением, до последней крайности. Следствием этих кровопролитных битв было то, что в игре в банк называется плие, то есть ничья взяла». Строго говоря, победу все-таки одержал Наполеон, ибо русские войска продолжали отступать, а французы начали преследовать
Но этот окончательный результат будет установлен только в следующем, 1807 году. А пока, в конце 1806 года, Наполеон, пожиная политические плоды своего завоевания Пруссии, занял Варшаву, где и решил зазимовать. В польской столице в одно мгновение из завоевателя он превратился в освободителя. Наполеон заявил о предстоящем вскоре создании нового польского государства, которое после Тильзита стало Варшавским герцогством. Это заявление было встречено на ура. Всюду на местах власть стала переходить от прусских администраторов к полякам. Но главное заключалось в том, что завоеватель объявил набор в новую польскую армию, а известно, что служба в армии для поляков священна, как ни для какого другого народа. Польские офицеры, некогда бежавшие от разделов Речи Посполитой и проведшие годы в Польском легионе революционной Франции, тотчас начали создавать вполне боеспособную, исполненную бравым боевым духом армию. Она влилась в корпус Бернадота, тем самым значительно усилив армию Наполеона. Словом, французы чувствовали себя в Польше, как дома. Русским же в этой части Прусского королевства, заселенного поляками, было особенно неуютно — они сами владели другой частью польских земель и везде в Польше однозначно воспринимались как захватчики. Лучше они почувствовали себя, когда военные действия были перенесены в Старую Пруссию, то есть на собственно прусские земли, лежавшие ближе к Кёнигсбергу, где укрывалась после разгрома прусская королевская семья. Именно спасение этого последнего клочка земли Прусского королевства было признано главной задачей русской армии в начавшемся 1807 году.
Но до этого русские командующие столкнулись друг с другом. Беннигсен как бы ненароком избегал встречи с Буксгевденом, а отступая после Пултускского сражения к Остроленкам, подложил своему сопернику большую свинью — переходя на левый берег Нарева, дал приказ сжечь единственный в округе мост. При этом он знал, что корпус Буксгевдена еще оставался в Макове, то есть на правом берегу, и должен был по этому мосту следом за ним перейти на левый берег. Какие чувства испытывал Буксгевден и что он при этом говорил, видя перед собой «заботливо» сожженный боевым товарищем мост, можно только догадываться. К тому же сидевший в госпитале в Остроленках фельдмаршал Каменский не унимался и отдавал приказы, не извещая о них ни Беннигсена, ни Буксгевдена. Последний доносил, что Каменский, «поручив мне армию… входит в распоряжения, кои… расстраивают порядок. Я предписываю транспортам идти к армии, а он им дает другое направление… едущих в армию обращает он назад в Россию; и мне приказывает то отступать в Россию, то идти в Пруссию и закрыть Кенигсберг, то бить Наполеона, то расположиться на обширных квартирах». Вот что такое острый геморрой!
В частности, Каменский приказал генералам Эссену 1-му и Анрепу, бросив все, в том числе и пушки, спешить к русской границе. Их начавшееся отступление было остановлено приказом Буксгевдена, который предписал генералам примкнуть к его корпусу, но по дороге эти дивизии «перехватил» и оставил у себя, увеличив свой корпус, Беннигсен. Наконец перед лицом грозного противника соперники все-таки решили соединиться, но при этом по возможности затягивали неприятное для каждого из них событие. Пользуясь тем, что мост через Нарев был сожжен, они долго шли по разным берегам этой реки: один — по правому, а другой — по левому, возможно, на виду друг у друга, пока не дошли до Тыкочина, где соединились 28 декабря. Между враждовавшими военачальниками пытался встать присланный из Петербурга генерал Кнорринг, но и он не смог примирить врагов. К счастью, 30 декабря был получен указ Александра 1 о назначении главнокомандующим Беннигсена, причем другой, подготовленный и подписанный царем указ о назначении главнокомандующим Буксгевдена был разорван государем буквально накануне отправки в армию — как раз в тот день было получено известие о победе под Пултуском. Так, пост главнокомандующего, наряду с орденом Георгия 2-й степени и пятью тысячами червонцев, стал наградой удачливому полководцу. Обиженный Буксгевден уехал из армии, написал жалобу царю, а «подлеца Беннигсена» вызвал на дуэль, назначив местом поединка город Мемель. Однако поймавший фортуну за косу Беннигсен от дуэли отказался. Испуганный распрями русских командующих несчастный прусский король со своей прелестной королевой, семьей, двором, архивами и фамильными драгоценностями перебрался в самый дальний глухой уголок Восточной Пруссии — Мемель, откуда было уже рукой подать до спасительной русской границы.
Начальник понемногу каждому позволит брать. Этот отрезок войны ознаменовался повсеместными грабежами и насилиями воюющих армий над мирными жителями. Солдаты голодали и были предоставлены сами себе. Как вспоминал впервые приехавший в действующую армию Денис Давыдов, «неопытный воин, я доселе полагал, что продовольствие войск обеспечивается особенными чиновниками, скупающими у жителей все необходимое для пищи, доставляющими необходимые эти потребности в армию посредством платы за подводы, нанимаемые у тех же жителей; что биваки строятся и костры зажигаются не из изб миролюбивых поселян, а из кустов и деревьев, находящихся на корне; словом, я был уверен, что обыватели тех областей, на коих происходят военные действия, вовсе не подвержены никакому несчастию и разорению и что они не что более, как покойные свидетели происшествий, подобно жителям Красного Села на маневрах гвардии. Каково было удивление мое при виде противного! Тут только удостоверился я в злополучии и бедствиях, причиняемых войною тому классу людей, который, не стяжая в ней, подобно нам, солдатам, ни славы, ни почестей, лишается не только последнего имущества, но и последнего куска хлеба, не только жизни, но чести жен и дочерей, и умирает, тощий и пораженный во всем, что у него есть милого и святого на дымящихся развалинах своей родины, — и все отчего? Оттого, что какому-нибудь временщику захотелось переменить красную ленту на голубую, голубую на полосатую»21. Как известно, красной была лента ордена Александра Невского, голубой — ордена Святого Андрея Первозванного, а полосатой (оранжево-черной) — ордена Святого Георгия.
Можно восхищаться чувствительностью знаменитого партизана Отечественной войны 1812 года, но то, что армии тех времен уже изначально шли в поход, чтобы пограбить (или, на языке того времени, — «брать»), общеизвестно. В упомянутой выше солдатской песне, сочиненной Мариным, есть и такие строчки:
За французом мы дорогу И к Парижу будем знать. Там начальник понемногу Каждому позволит брать. Там-то мы обогатимся, В прах разбив богатыря, И тогда повеселимся, За народ свой и царя!