Генерал де Голль
Шрифт:
Была уже ночь, когда, прибыв в столицу, де Голль явился в военное министерство на улице Сен-Доминик, где ночевал премьер-министр. Маленький Рейно в цветной пижаме и огромный де Голль в кожаной форме танкиста беседовали почти до рассвета.
Генерал спросил, почему Петэн, явный сторонник прекращения войны, введен в состав правительства. «Лучше уж иметь его внутри, чем снаружи», — ответил Рейно, повторяя старый софизм Жюля Фавра, сказанный в 1870 году по поводу включения Рошфора в правительство «национальной обороны», оказавшееся вскоре правительством национальной измены. Только последнее в этой аналогии и оказалось верным…
«Боюсь, как бы вам не пришлось изменить точку зрения… — говорил де Голль. — Вам лучше, чем кому-либо, известно, до какой степени в правительственных кругах сильны пораженческие настроения. Это создает благоприятные условия для Петэна…» Новый член правительства предложил
Рейно утаил от общественности содержание этого патриотического призыва. Его правительство помышляло о другом, хотя сам Рейно, используя де Голля и других патриотически настроенных членов кабинета, делал вид, что он за продолжение войны. В действительности, сохраняя Петэна в правительстве, а Вейгана на посту главнокомандующего, он фактически помогал им хоронить Францию. Они, уже совершенно не стесняясь, говорили о своих намерениях. 8 июня генерал де Голль снова встретился с Вейганом. Вот как он воспроизвел разговор с ним, который «глубоко запечатлелся в его памяти», в своих мемуарах: «Как видите, — сказал мне главнокомандующий, — я не ошибался, когда несколько дней назад говорил вам, что немцы начнут наступление на Сомме б июня. Они действительно наступают. В настоящее время они переходят Сомму. Я не в состоянии им помешать.
— Ну что ж, и пусть переходят. А дальше?
— Дальше последует Сена и Марна.
— Так. А затем?
— Затем? Но ведь это же конец!
— Конец? А весь мир? А наша империя?
Генерал Вейган горестно рассмеялся.
— Империя? Это несерьезно! Что же касается остального мира, то не пройдет и недели после того, как меня разобьют, а Англия уже начнет переговоры с Германией. — И, посмотрев мне прямо в глаза, главнокомандующий добавил: — Ах! Если бы я только был уверен в том, что немцы оставят мне достаточно сил для поддержания порядка…»
Генерал де Голль, считая бесполезным спорить с Вейганом, заявил, что взгляды командующего не соответствуют планам правительства, которое решило не прекращать борьбы. Вейган на это ничего не ответил и любезно попрощался с де Голлем. Пожалуй, он лучше знал о намерениях правительства. И действительно, когда де Голль после этого разговора предложил Рейно отстранить Вейгана, поскольку он примирился с мыслью о поражении, премьер-министр ответил, что сейчас этого сделать нельзя, но надо подумать о замене…
Де Голль сам не пренебрегал заботой о сохранении «порядка». Однако он считал, что это можно совместить с продолжением войны, которая может только способствовать преодолению противоречий внутри французского общества. «У
«Могильщики» Франции от Вейгана до Рейно, в разной степени, естественно, были убеждены в опасности продолжения войны для сохранения социальной устойчивости. Де Голль в отличие от них не сомневался, что капитуляция ослабит позицию правящей элиты, подорвет социальную структуру, усилит возмущение народа, породит революционный подъем. Де Голль хорошо знал историю и помнил, что капитуляция перед пруссаками в начале 1871 года способствовала возникновению Коммуны. По мнению де Голля, продолжение войны против захватчика могло возродить в какой-то форме «священное единение» 1914 года.
Де Голль готовит план переброски в Северную Африку всего того, что оставалось у Франции для продолжения войны. Можно было рассчитывать на 500 тысяч солдат, внушительные остатки авиации, даже на несколько сот танков и особенно на военный флот, который насчитывал десятки первоклассных военных кораблей. Для переброски войск и снаряжения у Франции не хватало судов общим водоизмещением 500 тысяч тонн, то есть 50 крупных транспортных судов. Только Англия могла их предоставить.
9 июня генерал де Голль вместе со своим адъютантом Жоффруа де Курселем и начальником дипломатической канцелярии главы правительства Роланом де Маржери прилетел в Лондон. После Франции, охваченной сражениями, паникой, дымом пожарищ, со всей ее трагической обстановкой разгрома, облик воскресного Лондона, еще не затронутого войной, поражал покоем и безмятежностью. В тот же день де Голля принял премьер-министр Великобритании Черчилль. Это была их первая встреча. В глазах де Голля, делавшего свои первые шаги на большой политической арене, Черчилль выглядел гигантом. Де Голль рассказывал об этой встрече: «Впечатление от нее укрепило мое убеждение в том, что Великобритания, руководимая таким борцом, как он, никогда не покорится. Черчилль показался мне человеком, которому по плечу самые трудные задачи, только бы они были при этом грандиозными… Таковы были мои первые впечатления. Впоследствии они подтвердились».
Позднее де Голлю придется испытать немало тяжких переживаний по воле этого, как говорил де Голль, «великого поборника великого дела и великого деятеля великой истории». И тогда из уст де Голля будут вырываться совсем иные характеристики знаменитого британского государственного деятеля.
Собственно, уже первый контакт де Голля с Черчиллем ничего не дал ему, кроме разочарования. Британский премьер явно скептически отнесся к заверениям о решимости Франции продолжать войну. Он категорически отказался послать ей на помощь основные силы английской авиации. Обещав кое-какие мелочи, Черчилль ясно дал понять, что в данный момент Англия не может вести совместные военные действия с Францией. Таким образом, миссия де Голля не имела успеха, да и не могла его иметь, ибо трудно было ожидать, чтобы Англия бросила свои силы на помощь союзнику, который сам не хотел сражаться.
Вечером того же дня де Голль вернулся в Париж. Аэродром Бурже, на котором приземлился его самолет, только что бомбили немцы. Ночью де Голль был у Поля Рейно и узнал, что немцы непрерывно наступают, а Парижу угрожает окружение. Де Голль, естественно, снова предложил свой план переезда в Северную Африку, но его слушали не очень внимательно. В правительственных кругах Парижа царили замешательство и паника. «…Государственная машина крутилась в обстановке полнейшего хаоса… все это производило впечатление какой-то бессмысленной, никому не нужной фантасмагории… 10 июня наступила предсмертная агония. Правительство должно было выехать из Парижа вечером. Отступление на фронте ускорилось. Италия объявила нам войну. Теперь неизбежность катастрофы не вызывала сомнения. Однако руководителям государства вся эта трагедия казалась тяжелым сном. Временами создавалось впечатление, что падение Франции с высоты исторического величия в глубочайшую бездну сопровождается каким-то демоническим смехом».
10 июня около 6 часов вечера де Голль сидел у Рейно, когда в кабинет премьера буквально ворвался Вейган со словами, что он имеет важное сообщение. После этого он выложил на стол свою записку, смысл которой сводился к тому, что, по его мнению, сражение проиграно и надо капитулировать, иначе Франции угрожает «советизация». «Но ведь есть и другие возможности», — заметил де Голль. Вейган с иронией спросил его: «Вы хотите что-то предложить?» «Правительство не предлагает, а приказывает. И я надеюсь, что оно прикажет», — ответил резко де Голль. Увы, приказывать было некому, ведь де Голль был всего лишь заместителем министра, тогда как премьер Рейно пустил все на самотек.