Генерал де Голль
Шрифт:
Несомненно все же, что знакомство с Бергсоном помогло Шарлю де Голлю укрепить некоторые сильные особенности его мышления. Бергсон понимал универсальность изменчивости и трактовал процесс развития как постоянное возникновение качественно нового. Он призывал к пониманию необходимости действия, к проявлению творческой энергии. И это весьма импонировало де Голлю, который не раз цитировал, например, такое положение Бергсона: «…ни одна из категорий нашего мышления не применяется в точности к явлениям жизни. Напрасно мы стараемся втиснуть живое в ту или иную из наших рамок; все они трещат, они слишком тесны, слишком негибки, особенно для того, что мы хотели бы туда заключить. Наше рассуждение, столь уверенное, когда оно касается инертных явлений, стеснено на этой почве». И мы увидим в дальнейшем, как Шарль де Голль, не доверяя ценности каких-то старых,
Но чем же они должны быть продиктованы? Для ответа на этот вопрос надо сказать о бергсоновской теории интуиции и разума. Бергсон считал, что интуиция намного превосходит интеллект. Де Голль всегда будет руководствоваться интуицией, принимая практические решения в ситуациях, содержащих в себе много неясного. При этом де Голль, в отличие от Бергсона, отнюдь не умалял значения интеллекта. «Нужно, — писал он, — чтобы человеческий разум приобрел интуицию, сочетая инстинкт с умом».
Склонность к бергсоновскому интуитивизму хорошо сочеталась у де Голля с его основной, генеральной идеей: с приматом понятия нации, ее величия как высшей ценности. В самом деле, разве патриотизм, как и национализм (категории отнюдь не однозначные, но все же родственные), не является порождением не только рассудка, интеллекта, но и врожденного инстинкта, чувства, интуиции?
Де Голль подпал под обаяние Бергсона — причем на всю жизнь — не в последнюю очередь, видимо, из-за великолепной литературной формы произведений этого философа. Не случайно позже Бергсону присудили Нобелевскую премию по литературе. А склонность именно к литературному, образному восприятию идей — характерная черта де Голля.
Наконец, следует сказать, что Шарль де Голль не получил какого-либо специального философского образования. Ведь нельзя же принимать всерьез класс философии в коллеже иезуитов! Что касается впечатления, производимого Бергсоном на читателей, особенно в годы юности нашего героя, то нельзя не учитывать, что весь стиль философии Бергсона с ее декларациями о свободе Духа и необходимости творчества оказался ближе всего к уровню людей, склонных «философствовать», не утруждая себя серьезным изучением философии. Возможно, именно так и обстояло дело с Шарлем де Голлем.
Однако его духовный горизонт еще далеко не очерчен. Другой звездой, излучавшей на него «таинственное очарование», было творчество знаменитого поэта и публициста Шарля Пеги. Это очень яркая, талантливая, противоречивая и сложная фигура. Пеги родился в простой крестьянской семье, фанатично преданной католической церкви, но уже в молодости оказался среди крупнейших представителей прогрессивной интеллигенции. В эпопее «дела Дрейфуса» он выступал в рядах республиканцев и социалистов против милитаристов, клерикалов и шовинистов. Пеги некоторое время был близок к Жану Жоресу и Ромену Роллану. Но затем он стал жертвой духовного кризиса, поразившего буржуазную интеллигенцию, и одним из проповедников национализма и католицизма. Если в 90-х годах прошлого века он яростно выступал против Бергсона, отвергая его сомнения в ценности разума и науки, то теперь он становится страстным поклонником этого философа.
Пеги был талантливым поэтом, и под его пером даже реакционный национализм представал в облагороженной форме. Он страстно романтизировал прошлое Франции, особенно Жанну д'Арк, преклонялся перед солдатами Великой французской революции и гвардейцами Наполеона. Он создавал мистический, окутанный религиозным экстазом облик матери-родины, романтический образ Франции с ее особой, возвышенной судьбой. Естественно, что его произведения не могли не встретить отклика в душе молодого Шарля де Голля, который был подготовлен к этому с детства, озаренного патриотической романтикой Эдмона Ростана.
Влияние Шарля Пеги ясно чувствуется во многих произведениях и выступлениях де Голля, не говоря уже о тех случаях, когда он прямо цитировал стихи любимого поэта юности. Его образы, его мысли он пронесет через всю жизнь. Их отзвук ясно слышится в первых строчках «Военных мемуаров» де Голля, которые появятся почти через полвека после описываемых лет: «За годы моей жизни я составил себе собственное представление о Франции. Оно порождено как разумом, так и чувствами. В моем воображении Франция предстает как страна, которой, подобно сказочной принцессе или мадонне на старинных фресках, уготована необычайная судьба. Инстинктивно у меня создалось впечатление, что провидение предназначило Францию для великих свершений
Поскольку сейчас речь идет о годах юности, когда де Голль определял свой жизненный путь, нельзя пройти мимо одной из сторон творчества Пеги-его страстного преклонения перед армией, воинской честью, военной славой Франции. Облик солдата в произведениях Пеги связан с самыми высокими идеалами и чувствами. Не зря Андрэ Моруа писал, что Пеги «надо читать в темпе марша». Его проза напоминает полковые песни. Война не только не пугала его; он мечтал о ней как о средстве возвеличения Франции.
Но еще более громким барабанным боем отдавались в сознании де Голля произведения другого талантливого писателя националистического направления — Мориса Барреса. В отличие от Пеги, он уже в период «дела Дрейфуса» прочно стоял в строю крайней реакции. Но, подобно первому, он в изощренной литературной форме придавал понятию нации мистический характер и разрабатывал националистическую доктрину воспитания патриотического духа путем бережного сохранения исторических традиций отдельных областей Франции, особенно Лотарингии, откуда Баррес был родом. Националистический дух произведений Барреса приобретал шовинистический характер, когда он отстаивал идею реваншистской войны против наследственного врага — Германии.
Идейное влияние Барреса на де Голля оказалось не менее сильным и в сфере внутренней политики, в которой Баррес, будучи депутатом, активно участвовал. Он беспощадно и справедливо бичевал разлагавшийся парламентский строй Третьей республики, коррупцию, политиканство и цинизм правящей элиты. Но его антипарламентаризм носил реакционный характер, поскольку он мечтал заменить тогдашний строй хотя и не монархией, Но какой-либо формой республиканской «сильной власти», националистической диктатурой.
Позднее один из самых компетентных биографов Де Голля, Жан-Раймон Турну, приводя высказывание Барреса, в котором концентрируется его политическая философия, о том, что «национализм правит вселенной», подчеркнет: «Это очень точно соответствует мыслям генерала».
В дни молодости де Голля кроме Бергсона, Пеги, Барреса и другие духовные кумиры кружили головы буржуазной молодежи. Среди них надо назвать хотя бы Шарля Морраса, шумно и претенциозно рекламировавшего свой «интегральный национализм». Многие взгляды Морраса совпадали с идеалами, уже приобретенными тогда де Голлем. Однако он совсем не разделял, хотя и не без сожаления, убеждения Морраса в жизненной необходимости для интересов Франции восстановления монархии. Де Голль понимал, что этот архаичный роялизм еще больше углубит внутренние конфликты французского общества. К тому же в своей ненависти к демократии Моррас доходил до крайних эксцессов мракобесия, которое компрометировало националистическую идею. В будущем Моррас закономерно окажется официальным философом Петэна, то есть во враждебном де Голлю лагере. Тогда-то генерал и бросит фразу: «Моррас имел столько ума, что стал сумасшедшим». Но как бы там ни было, нельзя не отметить сходства некоторых политических идей де Голля со взглядами Морраса, с его предпочтением политики и волюнтаризма.
Между прочим, позднее, выпустив свою первую книгу «Раздор в стане врага», де Голль пошлет ему экземпляр с дарственной надписью: «Шарлю Моррасу с почтительным уважением — 24 марта 1924 — III. де Голль».
В связи с влиянием Шарля Пеги, Мориса Барреса и других писателей, вдохновлявшихся патриотическими идеалами, говорят, что на военное поприще де Голля звала поэзия, а не военная труба грубого шовинизма. Действительно, де Голль далек от вульгарно-шовинистических, расистских взглядов «Лиги патриотов», возглавлявшейся полупомешанным фанатиком Полем Деруледом, самым крайним из всех поборников реваншистской войны. Нет, его идея нации, родины по-своему возвышенна и поэтична. И он искренне верит в нее, как и в то, что во Франции именно армия больше всего хранит и культивирует столь дорогие его сердцу традиции прошлого. Но все это не только не исключает, но, напротив, подчеркивает социальную обусловленность его позиции, определявшуюся происхождением, средой, воспитанием. Националисты всегда очень умело присваивали себе монополию на благородство, бескорыстие, героические доблести. Тому, что в действительности было корыстным и низким соперничеством капиталистических государств, они придавали вид сентиментальных идеологических конфликтов.