Генерал де Голль

Молчанов Николай Николаевич

«После алжирского дела, — говорил де Голль, — партии хотят меня прикончить… Ну что же, я первый перейду в наступление!» Намереваясь изменить метод избрания президента, генерал выбивал оружие из рук противника. Ведь подавляющее большинство из 80 тысяч выборщиков представляли все более враждебные ему политические партии. Были здесь и другие соображения, связанные, например, с тем, что среди выборщиков числилось только два процента женщин, тогда как среди избирателей — 57 процентов. А опыт показал, что именно женщины гораздо охотнее, чем мужчины, голосовали за де Голля как за олицетворение «порядка», «стабильности» и к тому же в их представлении безупречного католика.

Президент, избранный всеобщим голосованием, сразу возвысился бы над парламентом. Ведь каждый депутат представляет лишь небольшой избирательный округ, а он один будет представлять всю страну и окажется воплощением народного суверенитета. Де Голль говорил, что уже почти век республиканская Франция является «телом без головы». Такой головой и должен стать президент.

В частных беседах, в отличие от официальных речей, он не скрывал монархическую сущность своих замыслов. «Роль президента, — говорил де Голль, — должна носить монархический характер». По его словам, «Франция нуждается в монархии, но не в наследственной, исходящей из божественного права, а в монархии избирательной. Я выполняю функции монарха во имя Франции». Генерал оказался в конце концов достойным сыном своего отца Анри де Голля, называвшего себя «тоскующим монархистом». Сын решил стать «торжествующим монархистом». Он действовал вопреки всем французским республиканским традициям, вопреки духу радикализма, критики, отрицания, пронизывающего французскую культуру. Он поступал в соответствии с иной традицией, отражавшей реакционный аспект этой культуры, вдохновляясь модернизированными идеями таких реакционеров, как Жозеф де Местр или Шарль Моррас. Он пытался навязать Франции середины XX века государственное устройство, осужденное жизнью еще в XVIII веке. Профессор права Морис Дюверже писал, что выборы президента всеобщим голосованием — «это то же самое, что коронование в Реймсе при старой монархии».

Через несколько дней после покушения в Пти-Кламаре де Голль сообщил о своем решении правительству, повергнув министров в тягостное состояние недоумения, растерянности и страха за судьбу Пятой республики. Хотя лишь один из министров потребовал отставки, почти все они пытались отговорить президента от опасной затеи. Премьер-министр Помпиду, его предшественник Дебрэ, Конституционный совет и его председатель Ноэль, министры, председатели обеих палат парламента, сотрудники канцелярии Елисейского дворца — все они с разной степенью настойчивости и твердости хотели удержать де Голля от фатального движения по наклонной плоскости. Нечего и говорить о политических партиях, которые встретили план президента небывало дружными криками негодования: «Плебисцит! Государственный переворот! Абсолютная монархия!» Буржуазные традиционные политические партии образовали так называемый «картель сторонников „нет“». Правда, эта картина «республиканского гнева» скрывала за собой отнюдь не преданность принципам демократии. Бывший президент Ренэ Коти, также осудивший де Голля, раскрыл смысл оппозиции буржуазных партий. Он указал, что возникает опасность создания коалиции всех республиканских сил, включая коммунистов. Снова все тот же неистребимый страх перед призраком Народного фронта.

И все же члены правительства далеко не единодушно благоприятно отнеслись к его проекту. Почти все они надеялись, что период стабильности и разрядки последует за потрясениями, вызванными войной в Алжире. Надежды эти оказались тщетными, ибо генерал де Голль был человеком, которого постоянно «терзали неукротимые демоны действия».

Видимо, эти «демоны» и принудили генерала, гордо утверждавшего в январе 1960 года, что он уже «двадцать лет воплощает законность», без всякого колебания нарушить конституцию. Вопреки основному закону, требующему обязательного утверждения пересмотра конституции Национальным собранием и Сенатом, де Голль поставил проект реформы сразу на референдум. В ответ на негодующие протесты он заявлял, что интересы Франции и государства важнее любого закона. Он презрительно обвинял защитников конституции в «юридическом фетишизме». Такая бесцеремонная позиция производила особенно шокирующее впечатление во Франции, которую не зря называют самой «юридической» страной в мире. Типично французское сознание пропитано духом законности, идущим от глубоко укоренившихся норм римского права и гражданского кодекса Наполеона. Основные законодательные нормы обычно рассматриваются французами как некие извечные ценности. А де Голль презрительно говорил: «Мы знаем, чего стоят все эти конституции! У нас их было семнадцать за 150 лет, и природа вещей оказалась сильнее конституционных текстов».

3 октября Национальное собрание начинает обсуждать проект реформы. Наступление против нее возглавил Поль Рейно, тот самый, который когда-то поддерживал полковника де Голля в борьбе за танки, а теперь представлял правую партию «независимых». Лидеры всех других партий, за исключением ЮНР, осудили реформу и внесли резолюцию порицания. После давно не виданных по своему ожесточению дебатов на рассвете 5 октября резолюцию порицания одобрили 280 депутатов из 480. Впервые в истории Пятой республики правительство было свергнуто. На другой день Помпиду вручил де Голлю заявление об отставке кабинета, и президент решил распустить Национальное собрание. 28 октября предстояли референдум, а затем новые выборы.

Началась борьба за голоса. Де Голль несколько раз выступает по радио и телевидению. Его противники развертывают контрнаступление. У них немало убедительных аргументов и возможностей для борьбы. Из 12 парижских ежедневных политических газет только одна безоговорочно поддерживала де Голля, две были нейтральны, две другие высказывали оговорки, а семь остальных категорически выступали против реформы.

Перед голосованием

де Голль говорил в своем ближайшем окружении, что если его поддержат меньше половины французов, то он уйдет в отставку: «Я не смог бы оставаться во главе государства, не смог бы принимать важнейшие решения». Он мечтал получить 70 процентов голосов. Но ответили «да» 62 процента участвовавших в голосовании, что составляло только 46 процентов избирателей. Референдум показал резкое ослабление влияния де Голля, хотя и принес ему формальный успех. «Мы столкнулись с более мощными силами, чем мы думали», — мрачно констатировал генерал. «Французы— бараны… — снова повторяет он слова, всегда сопровождавшие его политические неудачи. — Эта страна не способна подчиняться дисциплине». Однако, поразмыслив, он не ушел, хотя и был уязвлен до глубины души «неблагодарностью» французов.

Теперь его надежды связаны с выборами в новое Национальное собрание, намеченными на 18–25 ноября. Надо было упорно бороться в условиях, резко отличавшихся от тех, что были четыре года назад, когда его имя служило общим знаменателем для разных буржуазных политических течений. Теперь он оказался в положении, напоминавшем его роль во главе РПФ. Де Голль сам подчеркнул это, впервые официально выступив в поддержку кандидатов партии ЮНР против всех остальных партий. 7 ноября он решительно осудил их, объявив представителями «частных интересов», противостоявших интересам нации. Он призвал избирателей голосовать за сторонников положительного ответа на недавнем референдуме, то есть за кандидатов ЮНР, открыто превращавшихся в официальных кандидатов правительства.

Итоги выборов оказались реваншем за референдум, показавший явный упадок его влияния. Голлистская партия ЮНР укрепила свои позиции в парламенте. Впервые в парламентской истории Франции возникло прочное однородное большинство. ЮНР вместо 165 мест получила 233. Кроме того, к этому большинству примкнули 35 «независимых». Все остальные партии имели только 197 мандатов. Но за этими цифрами скрывались и некоторые другие более существенные показатели. Дело в том, что ЮНР собрала только 40,5 процента голосов, а другие партии 44,7 процента. Если бы действовала справедливая пропорциональная система выборов, ЮНР имела бы всего 148 мандатов, а не 233. Успех голлистской партии был достигнут за счет перехода голосов от правой консервативной партии «независимых» и МРП, потерявших свыше 100 депутатских мест. Главное же заключалось в том, что ради победы ЮНР де Голлю пришлось принести в жертву немалую часть своего авторитета. После того как он открыто высказался в поддержку кандидатов ЮНР, ему гораздо труднее стало претендовать на роль выразителя общенациональной воли. Из арбитра он превратился в лидера одной из политических партий, к тому же партии правой и консервативной, ибо за ЮНР голосовали избиратели, обычно отдававшие свои голоса правым. Конечно, де Голль получил послушное большинство, какого никто не имел во Франции с времен «бесподобной палаты» Людовика XVIII. Но сама Франция, ее народ отходили от него. Он сумел выйти победителем из развязанного им самим кризиса, но было ясно, что это лишь отсрочка, полученная благодаря разброду в лагере оппозиции.

Выборы оказались для важнейших сил этой оппозиции явным движением вперед. Коммунистическая партия собрала свыше четырех миллионов голосов и превысила свои показатели 1958 года. Число ее депутатов увеличилось с 10 до 41. Улучшили свои позиции и социалисты. Особенно знаменательным явлением оказалось частичное единство действий социалистов и коммунистов во время второго тура выборов. А этот факт открывал весьма тревожные перспективы для голлистской монархо-республики.

Во всяком случае, генерал был удовлетворен итогами 1962 года и в новогоднем обращении к французам подчеркнул два важнейших достижения: мир в Алжире и укрепление государственных институтов. Правда, он все еще не считал их идеальными и продолжал добиваться усиления своей личной власти. Французские юристы утверждают, что Пятая республика имела фактически не одну, а три конституции: компромисс 1958 года, конституция 1962 года, о появлении которой только что рассказано, наконец, конституция, которая получила практическое воплощение после выступления де Голля 31 января 1964 года. Если в первых двух случаях проводился референдум, то в третьем генерал счел достаточным просто изложить свои взгляды на государство, отвечая на вопрос в ходе пресс-конференции. Де Голль говорил, что «конституция — это дух, институты, практика». А затем, как бы возлагая сам на себя корону абсолютного монарха, сказал: «Нужно признать, и это верно, что неделимая государственная власть полностью передана избранному народом президенту, и нет никакой иной власти, министерской, гражданской, военной, судебной, которая может быть делегирована или осуществлена помимо его воли».

Ограничение власти, роли и значения всех без исключения республиканских государственных учреждений де Голль оправдывал так: «Наши новые институты отвечают требованиям эпохи, природе французского народа и тому, чего он в действительности хочет».

А как же он узнавал о желаниях и стремлениях народа? Требования политических партий или профсоюзов он всегда отвергал с презрением. Они, по его мнению, не имели права претендовать на представительство каких-либо слоев населения. Еще меньше он считался с газетами. «На протяжении 25 лет, — говорил он, — большинство французских и иностранных газет непрерывно отказывало мне в поддержке». А раз так, то они не имели в его глазах никакого авторитета.