Генерал Ермолов
Шрифт:
Далее Алексей Петрович поведал государю Александру Павловичу свою систему доказательств того, насколько выгодно признать принца Мамеда наследником престола: Аббас уже сейчас имеет тайные сношения с народами Дагестана и настраивает их против России; получив же власть, он непременно объявит войну, чтобы отвоевать провинции, потерянные Персией по условиям Гюлистанского мира, заключенного сразу после войны.
19 сентября Аббас-Мирза принял русское посольство «со всеми знаками вежливости и внимания». Прощаясь, он сказал:
— Я уверен, что вы, покидая нас, остаётесь всем довольны, и, конечно, не увозите с
Ермолов промолчал. На следующий день он выехал из Тавриза. Утром посла догнал адъютант Аббаса с офицерами и вручил ему письмо принца, который уже сам лично просил признать его наследником престола.
Ответное письмо получилось весьма пространным и обтекаемым. Однако смысл его сводился к тому, что коль сам шах Фетх-Али не нашел нужным внести вопрос о признании Россией наследника в повестку переговоров, то и он считает невозможным после окончания их «входить в рассуждение о том предмете, о коем его величеству угодно было хранить молчание»{423}.
Заканчивая письмо, Ермолов еще раз выразил восхищение «редкими качествами души и отличными добродетелями» принца Аббаса, но не забыл напомнить, как его советник мирза Безюрг содержал членов русской миссии под караулом и не позволил им встретиться с пленными минувшей войны, чтобы выяснить, кто из них готов вернуться на родину.
«Поступки подчиненных, конечно, не всегда могут быть относимы на счет начальников, — писал Алексей Петрович, — но весьма часто дают понятие о намерении их, ибо подчиненным всегда выгодно угадать волю начальников»{424}.
24 сентября Алексей Петрович прибыл в Нахичевань и остановился в доме уже известного читателю слепого хана, недавно возвращенного к власти. Беседовали долго и о разном. В основном говорил хозяин, а гость слушал и запоминал, чтобы потом речь мудрого старца перенести в свои записки:
— Не так давно здесь были и русские войска, но они не за ставили проливать слез в земле нашей, и злом не вспоминают о них соотечественники мои. Теперь вы, посол сильнейшего государя в мире, удостаиваете меня вашей приязнью и, не пренебрегая бедным жилищем моим, позволяете принять себя как друга. Не измените тех же чувств благорасположения, господин посол, когда непреодолимые войска государя вашего войдут победителями в страну сию…
Хан замолчал. Со стороны казалось, что уснул. Но нет, подумав немного, он продолжил:
— Хотя приближаюсь я к старости, но еще не сокрушит она сил моих, и последние дни жизни моей успокою я под сильной защитой вашего оружия. Некоторое предчувствие меня в том уверяет… Я знаю персиян и потому не полагаюсь на прочность дружбы, которую вы утвердить столько старались. Я не сомневаюсь, что или они нарушат дружбу своим вероломством, или вас заставят нарушить ее, вызывая к отмщению вероломства…
На следующий день он отправил донесение императору Александру I, в котором так определил итоги своего посольства:
«Бог, содействующий благим намерениям Вашего Императорского Величества, допустил нас быть исполнителем точной Вашей воли. Возложенные на меня поручения в Персии я окончил благополучно. Настояния о возвращении нами областей были повторены с твердостью. С таковою же я отверг оные, и наши границы не претерпели ни малейшего изменения. Дружба была не весьма чистосердечна, но получила наилучшее основание, и, по-видимому, можно надеяться на продолжение оной. Иноземцы не в полном блеске изображали здесь славу Вашего Императорского Величества и могущество России, но смею утверждать, что ныне воздается им достойное почтение»{425}.
10 октября Ермолов вернулся в Тифлис и в конце месяца написал всеподданнейший рапорт, в котором изложил свои впечатления от увиденного:
«В Персии… в руках шаха Фетх-Али власть беспредельная, более или менее отягощающая подданных… Господствующая страсть его — собирание сокровищ.
Народ обременен чрезмерными налогами, грабительство приведено в систему и обращено в необходимость для каждого управляющего, ибо без денег и подарков ни милости шаха, ни покровительства вельмож, ни уважения между равными снискать невозможно.
Деньги доставляют почести и преимущества, до коих персияне ненасытны.
Деньги разрешают преступления, с которыми персияне неразлучны…»{426}
2 октября посольство Ермолова достигло российской границы, где его встречала команда донских казаков. Вскоре наши путники увидели на возвышении и знамя кавказского корпуса. Алексей Петрович никогда не мог вспоминать об этом равнодушно. И не потому, что начальствовал здесь, а потому что был русским.
Экономия средств, в том числе экстраординарных сумм, выделенных посольству, стала предметом особой заботы Ермолова. Истратив на подарки сто тысяч рублей, за которые и отчитываться не должен был, он вернул их в казну из собственного жалованья. «Знай наших, брат Арсений! — писал Алексей Петрович Закревскому. — Только обрати, пожалуйста, на это внимание Государя, не помешает, если он увидит, что в деньгах я не первое счастье поставляю»{427}.
Говорят, что «не в деньгах счастье, а в их количестве». Но посол имел возможность получить от принца Аббаса огромную сумму, стоило лишь признать его наследником престола. «Я сие мог сделать на основании данной мне инструкции, — подчеркивал Ермолов, — но видел в том вред нам, а потому и за сто миллионов на то не согласился бы. Много нашлось бы мастеров, которые и деньги взяли бы и поступку своему придали похвальный вид. Меня многие примут за дурака!»{428} Впрочем, не только тогда, сегодня особенно…
За успешное выполнение высочайшего поручения по ведомству иностранных дел Алексей Петрович Ермолов был произведен в чин генерала от инфантерии.
Глава восьмая.
ЗАБОТЫ ПОВСЕДНЕВНЫЕ
ВСТРЕЧИ ДЕЛОВЫЕ И СЛУЧАЙНЫЕ
Вскоре после возвращения из Персии Ермолов вызвал капитана Муравьева и спросил:
— Николай Николаевич, что Вы знаете о Хивинском ханстве?
— Только то, ваше высокопревосходительство, что находится оно по пути в Индию и что государь Петр I посылал туда большой военный отряд, который там весь и погиб.