Генерал Ермолов
Шрифт:
Цица приходил каждый день осмотреть рану Фёдора, собственноручно менял повязки, удовлетворённо поцокивая языком.
— Благодари меня, гяур! Хоть и живуч ты, и молод, и выносливость непомерная в тебе есть, а едва вырвал я тебя из лап смерти. Добить тебя хотел Абдаллах, заморить тебя хотела злая горячка. Благодари, казак, Цицу.
И Фёдор благодарил торгаша, старательно прикидываясь, что всё ещё тяжко болен и считая в уме пройденные за день версты. Караван тащился медленно. Богатую цицину казну и товар его охраняло небольшое войско. Пара уродливых волов тащило небольшую пушку. Здесь же были и персидские наёмники, бородатые, черноглазые, в сверкающих доспехах и все на хороших карабахских
На третий день Фёдор решился заговорить с Кузьмой.
— Слушай, солдатик, — начал он. — Недоумеваю я — где же отец Энрике?
— Нету отца Энрике. — Кузьма сидел спиной к Фёдору и лицом к чахлому костерку, по другую сторону которого расположился их бородатый страж.
— Принял батюшка мученическую кончину. Когда ты, братишка, стену собою проломил и наружу выкатилси — я совсем было духом пал. Молиться начал вместе со священником, к смерти готовяся. А тута, прям под носом бой кипить, буйная сеча! Ох, и задал же мальчишка — княжеский сын — им жару! Человек пятнадцать положил легко, играючи. А уж коды великанище эвтот к нему присовокупился — я уж в чудо поверил, что перережуть они на пару весь проклятый аул. Но не тут-то было! Примчался эвтот Абдаллах, не к ночи будь помянут. Вот уж кто барса горнего свирепее и шакала мерзкого поганей! Сразил обоих ворогов, но не до конца. Живые оба осталися, хоть и израненные сильно. Я уж думал добьють сейчас — и делу конец. Но они поступили по-другому...
Кузя замолчал. Фёдор видел лишь подрагивающую, сутулую спину его, обтянутую рваным кафтаном.
— Как же так, Кузьма? Неужто их в живых оставили, чтобы казнить?
— Угадал, Федя! Ты ж ндравы местные лучшее меня знаешь. Всех на площади собрали. Нас с батюшкой тож вывели и в первый ряд поставили, для устрашения нашего. Тут же покойников своих сложили. Всех в один ряд. У меня со счётом не лады. Я до тридцати досчитал и сбиваться начал. Для начала Исмаила на дыбу вздёрнули, на место трупа брата его. Я так помыслил потом, чтобы лучше видно ему было, как воеводу Магомая станут казнить. А потом уж Магомая самого...
Кузьма заплакал. Персидский воин молча смотрел с противоположной стороны костра, как рыдает пленный русский солдат. В чёрных зрачках его плясали языки низкого костерка.
— И не надо, Кузя. И не рассказывай. Я и так знаю — руки ноги ему поотрубали, а потом и голову.
— Не-е-е, парень... Сначала глаза и язык, потом одну руку, потом в сторону пострадать отбросили и за мальчишку принялись... А тут и тебя бесталанного принесли. Я уж подумал, что мёртвый ты...
— Не надо, Кузя. Я всё уж понял. Не истязай себя.
— Я про священника хочу досказать, про отца Энрике. Как они мальчишку резать-пытать принялись, а Абдаллах своими ручищами дело это делал, так отец Энрике вперёд выступил. Самого едва ноги держат, а всё ж говорит, да громко так говорит. Они галдёж свой прекратили. Слушають. Что уж он им говорил — мне неведомо. На их поганом наречии всё говорилось. А только озлился Абдаллах, аж пена с бороды закапала. Бросил мальчику мучить, к священнику подбежал, да как вдарит его шашкой плашмя.
— Сразу убил?
— Ах, если бы, Федя! Плашмя ж, говорю, вдарил. Священник, конечно, с ног долой. Лежить у Абдаллаха под ногами, но живой...
Кузьма пошмыгал носом и, повернувшись к Фёдору лицом, продолжил шёпотом:
— Тут Цавца эвтот чудной из толпы выскочил и посохом своим ка-а-а-ак оглоушить Абдаллаха! Что тут началося! Сеча, драка, все на коней повскакали. Эвти конвоиры наши, —
— А что же Магомай и Исмаил?
— Да живы ещё были они, когда мы Кули-Юрт покидали. Жили за ноги к дыбе подвешенные оба. Ой, невмочь мне, Федя!
— И ладно, и не говори. А куда ж, по-твоему, Энрике увели?
— И его мне узреть довелось, братишка. Но это уж когда меня да тебя, бесчувственного, в повозку эвту погрузили да в путь тронули. Как выехали мы за край аула, на выпас, там-то и был отец Энрике. Посредине выпаса, средь дерьма овечьего, крест, собаки, водрузили. И на нём — батюшка-мученик, гвоздями приколоченный. Тож ещё живой! Ах, Федя, счастливый ты из людей, что не видел эвтого. Я всё сам не свой, сам не свой... Уж лучше в бою пасть!
— Верно, Кузя. В бою пасть куда как лучше!
В ту ночь Фёдор вовсе не смог заснуть. И не то чтобы рана сильно беспокоила его, и не шум лагерный лишал сна. Беспокойство одолело ещё на полуденном привале. Караван довольно далеко уже отошёл от Хан-Калы и вступил в земли, где обитали осетинские племена. С утра пустились в путь по узкой тропе, положенной по склону обрывистого холма. Внизу, в ущелье, шумел Терек. В полдень остановились передохнуть в неширокой поросшей редколесьем долине. Фёдор улёгся под днищем повозки, между колёс, спасаясь от слишком жарких в это время года солнечных лучей. То ли задремал он, то ли взаправду случилось так, что Соколик вдруг подошёл к чеченской повозке. Вот они, его блестящие, острые копытца, стройные бабки в белых чулочках. Почудилось всаднику, будто конь его опустил умную морду, прикоснулся носом к травке возле подбитого железом колеса. Почудилось, будто посмотрел конь на своего всадника ясными глазами, распрямился и ушёл, неслышно переступая по мягкой, утоптанной траве. И дальше во все время пути Фёдор мучительно всматривался в буйную зелень редколесья, надеясь заприметить стройный силуэт милого друга.
А ночью и пуще того: не только конь грезился ему. Высокая фигура женщины в длинной, до пят и не широкой юбке и в тёмном башлыке, будто бы мелькнула и раза два между широкими стволами вековых лиственниц.
— Нынче же сбегу, — пообещал Фёдор самому себе.
Но явился Цица, осмотрел рану и велел бородатому персиянину привязать Фёдора на ночь к повозке цепью.
И снова лодыжку разведчика охватил чугунный обруч. Свободный конец цепи бородатый страж прикрепил тяжёлым замком к колесу повозки.
— Видать здоров уж ты, братишка, — тяжко вздохнул добрый Кузя. — Боятся, что убегёшь.
Она пришла следующей же ночью. Неслышно проскользнула мимо задремавшего персиянина. Беззвучно отперла тяжёлый замок, не дала зазвенеть кандальной цепи. Вот только заклёпки с ножного кольца не получилось у неё снять. Провела тёплыми пальцами по влажному лбу Фёдора, и тот проснулся. Он не успел заметить быстрой тени, мелькнувшей меж затухающих костров, но сразу понял, что свободен.