Генерал-фельдмаршал Голицын
Шрифт:
— Кто бы еще мог вообразить несколько лет назад, что нам, шведам, понадобится военная карта Финляндии! — мрачно размышлял высокий сухопарый полковник, служивший начальником штаба еще у генерала Либекера. — Ведь со времен короля Густава Адольфа Швеция не вела войн в этих краях. И вот ныне война стучится прямо к нам в двери, и держит запертыми эти двери только наш корпус!
— Веселее, Карл, не вешайте нос! Завтра я со своими рейтарами приведу к вам на допрос этого заику Голицына. Пусть позаикается у нас в плену! — с обычной хвастливостью заявил француз-гасконец на шведской службе, полковник Ла Бар. Позавчера Ла Бар привел два полка рейтар из Умео в Вазу, перейдя по крепкому льду Ботнический залив.
«Это уже вторая по счету помощь из Швеции. В Стокгольме наконец поняли, что значит для них финская армия! — довольно улыбнулся про себя генерал Армфельд. — Теперь у меня не 14, а 16 тысяч солдат под ружьем. Так или иначе, а рейтары Ла Бара стоят всех голицынских драгун — старые, еще дополтавские полки, которые бивали и русских, и саксонцев, и поляков, и датчан!»
Ла Бар сразу стал общим любимцем в шведском лагере. Смотреть на гасконца было одно удовольствие: чисто побрит, ловок, проворен, неутомим, с лица не сходит улыбка, щегольски наряжен, глядит воинственно.
Конечно, француз первым взял слово на военном совете, и слово его было решительное:
— Надобно встретить жестоким огнем из окопов первую русскую атаку, а там я со своими железными рейтарами ворвусь на плечах московитов в их лагерь!
Полковники-шведы, особливо те из них, кто бежал из-под Пелкиной, иронично улыбались на хвастовство француза, но Ла Бар принял те улыбки за одобрение и весело продолжал:
— Клянусь честью, господа, завтра мы устроим московитам новую Нарву, по примеру той, которую устроил им ваш король в начале войны. К вечеру я приведу к вам, — генерал-француз обращался прямо к Армфельду, — русских бояр!
Эта французская хвастливость, как ни странно, ободрила всех. К тому же многие на совете знали, что рейтарам Ла Бара удалось по пути напасть на казачий разъезд и взять пленного. Казак после кнута показал, что у русских и восемь тысяч войска едва ли наберется. «Против моих шестнадцати! — самодовольно отметил про себя Армфельд. — Что ж, Пелкино второй раз не повторится! Я не только отомщу за прошлую конфузию, но и возверну всю Финляндию. И тогда, как знать?! Теперь, когда Стейнбок в Голштинии сдался Меншикову, я единственный генерал, у которого есть своя армия! Кто знает, может, за эту долгожданную викторию король и сенат дадут и мне фельдмаршальский жезл?» — сладко размечтался шведский командующий.
Между тем вслед за французом слово взял квартирмейстер Карл (он же начальник штаба) и нудно, долго стал доказывать, что количество дезертиров все растет, что, прослышав, что русские не убивают, не жгут и не грабят, финские мужики не желают боле сражаться за интересы шведского короля.
— А ведь у нас финны состоят не только в ополчении, но и полки набраны из мужиков-финнов! — заключил свой мрачный доклад начальник штаба.
— Зато среди моих рейтар одни шведские дворяне — ни одного финского мужика! — хвастливо вмешался француз.
— Я говорю не о ваших рейтарах, полковник, — обидчиво поджал губы начштаба, — я говорю о всей армии. И потому советую: боя, имея такой состав войска, не принимать, а отступить на север, к Торнео.
— Можно и еще дале, на Северный полюс! — расхохотался француз. Невольные улыбки появились и у других шведских полковников.
«Надобно после виктории переменить этого незадачливого квартирмейстера. Что может предлагать выученик старого осла Либекера, кроме ретирады!» — твердо решил про себя Армфельд.
— Да что вы твердите нам, Карл, о финских мужиках! — громогласно возразил тучный и краснолицый граф Гилленборг, один из богатейших помещиков в округе. — Вот я сам — швед, но у меня мать — финка, и, поверьте, я знаю, как умеют здорово драться финские мужички. Твердо говорю — моя финская ландмилиция не уступит по смелости драбантам самого короля!
В совете поднялся великий гвалт! Битые под Пелкиной полковники стояли за ретираду, а новоявленные стокгольмцы были за графа Гилленборга.
— Господа! — разрешил спор командующий. — Я должен сообщить вам хорошую новость. Пленный русский казак показал под кнутом, что у Голицына войска не более восьми тысяч. И думаю, казак не соврал. Мы с полковником Ла Баром обозревали сегодня на рекогносцировке неприятельский лагерь и заключили то же.
— Так в чем же дело, пойдем первыми в атаку и перевяжем в лагере всех московитов! — расхохотался граф Гилленборг.
— Никуда мы не пойдем, граф, ни назад, ни вперед! — только усмехнулся Армфельд. — Мы недаром вторую неделю поджидаем русских на нашей крепкой позиции. Подождем еще день-другой, пока русский медведь не засунет свою лапу в ваш капкан! Уверен, что Голицын по своей горячности не выдержит и атакует меня в лоб!
— И расшибет свой медный лоб о стальную шведскую стену! — весело подхватил Ла Бар.
Граф Гилленборг поднялся во весь свой могучий рост и на правах хозяина дома предложил господам офицерам пройти в столовую залу, где уже был накрыт обильный стол.
— До чего я люблю шведский открытый стол! — весело сказал Ла Бар хозяину и вслед за командующим первым вступил в столовую залу.
Шедшие в обход шведской позиции драгунские полки двинулись до замерзшим болотам. Ночью ударил такой жестокий мороз, что крепкий наст на болотах легко выдерживал конницу. Новгородцы шли в правой колонне, которую вел сам Голицын. Поднялись из лагеря ни свет ни заря, поскольку пройти надобно было добрых пять верст. Князь Михайло весело повернулся к Бартеневу.
— Ежели так шибко пойдем, к рассвету сможем атаковать шведа во фланг!
— Боюсь, как бы в лесу не застрять?! — засомневался Бартенев.
И точно, в лесу намело такие высокие сугробы, что наст стал проваливаться под лошадьми. Тогда Голицын пустил вперед лыжников, и те пошли пробивать путь по заброшенной просеке. Колонна растянулась по лыжне, и движение замедлилось. Только к десяти утра обе колонны пробились-таки на широкую прогалину, выходившую по обеим сторонам замерзшего ручья прямо к левому флангу шведской позиции.