Генерал-фельдмаршалы в истории России
Шрифт:
А главное – Екатерина наконец-то исполнила давнее желание Суворова, и в апреле 1773 г. он отбыл в распоряжение П.А. Румянцева на балканский театр военных действий ( см. очерк о П.А. Румянцеве ). Первым его боевым делом стала вылазка к турецкому укрепленному лагерю при Туртукае ( см. очерк о И.П. Салтыкове ). Соседом слева, у которого Суворов попросил содействия, оказался генерал-поручик Г.А. Потемкин. Именно здесь, в боевой обстановке, познакомились два крупнейших впоследствии деятеля екатерининской эпохи.
Их тесное сотрудничество станет фактом позднее, а пока две победы под Туртукаем, разгром турок, напавших на Гирсово, и в 1774 г. победа при Козлуджи – вот главные вехи в полководческой судьбе Александра Васильевича в русско-турецкую войну 1768–1774 гг. Последний успех оказал решающее влияние на ход всей кампании. Однако конфликт с командующим корпусом М.Ф. Каменским, которому военачальник был подчинен, привел к тому, что Суворов по достоинству оценен не был ( см. очерк о М.Ф. Каменском ).
Военное дело было единственным поприщем, которое увлекало этого человека без остатка. Когда случалось оставаться в стороне от горячки боя, Суворов тяготился, как ему казалось, бездельем. Простор для проявления крепнущего таланта дала ему вторая (1787–1791) русско-турецкая война. До конца кампании 1790 г. Суворов почти беспрерывно находился на ключевых участках. Все крупные победы русских войск – при Кинбурне, Фокшанах, Рымнике и Измаиле были одержаны под его командованием.
Здесь ему и довелось воевать под непосредственным командованием Г.А. Потемкина. В высшей степени честолюбивые натуры этих двух неординарных людей накладывали на их взаимоотношения особый след ( см.
Рассказать обо всех сражениях, проведенных и выигранных Суворовым, не реально. Но есть среди них особые, знаковые, максимально раскрывшие профессиональные достоинства великого полководца. Одно из них – на реке Рымник (современная территория Румынии) 11 сентября 1789 г.
25-тысячному отряду русско-австрийских войск противостояла 100-тысячная армия османов. Военные историки тщательно анализировали это сражение, поскольку оно явилось крупным шагом вперед в области военного искусства. От линейной тактики в действиях русских войск не осталось и следа. Начав поиск новых тактических средств борьбы против турок еще в ходе предыдущей войны, Суворов здесь продолжил его. Он разделил вверенные ему войска на два самостоятельных отряда – отдельно из русских и австрийцев с тем, чтобы атаковать противника одновременно с обоих флангов. Войска наступали двумя линиями батальонных каре пехоты. За пехотой следовала конница, которая при штурме турецких полевых укреплений занимала промежутки между пехотными каре. Имея такой порядок, русско-австрийские войска могли маневрировать силами и средствами. Резервные каре позволяли Суворову наращивать силу удара. В ходе сражения он также широко использовал перекрестный огонь артиллерии, стрелявшей картечью, залповый огонь и штыковой удар пехоты.
«Построясь ордером баталии, вмиг перешед Рымну, идти храбро, атаковать… Поспешность, терпение, строй, храбрость, сильная дальняя погоня» – эта программа, изложенная полководцем в диспозиции, была блестяще реализована союзными войсками. Об успехе говорит и соотношение потерь: 15–20 тысяч человек у турок и всего 700 – у союзников. И это, напомним, при четырехкратном преимуществе врага!
Екатерина II возвела Суворова в достоинство графа Российской империи с именованием его впредь Рымникским и наградила бриллиантовыми знаками ордена Св. Андрея Первозванного и орденом Св. Георгия 1-й степени.
Знаменательным стал для Александра Васильевича и успешный штурм Измаила 11 декабря 1790 г. Штурмовать такую первоклассную крепость, расположенную в нижнем течении Дуная, мог взяться только действительно великий полководец. Это понял командующий армией Потемкин, написавший Суворову: «Моя надежда на Бога и на Вашу храбрость. Поспеши, мой милостивый друг!..» Что говорить: Александр Васильевич сам признавал, что «на такой штурм, как измаильский, можно пускаться один раз в жизни». Но он решился и победил, показав выдающийся образец ускоренной атаки крепости, согласованных действий сухопутных войск и речной флотилии.
В отличие от полевых сражений, где основную роль в победе русских войск над турецкими играло превосходство в тактике, вооружении и боевой подготовке, здесь на первый план выдвинулся моральный дух войск. Суворов хорошо представлял, кому он обязан победой: «Невозможно превознесть довольно похвалою мужество, твердость и храбрость всех чинов и всех войск, в сем деле подвизавшихся».Исследованиями последних лет доказано, что бытовавшая в литературе версия об остром конфликте, якобы случившемся после взятия крепости между Потемкиным и измаильским триумфатором, не выдерживает критики. Стычки двух полководцев в Яссах, описание которой уже две сотни лет переходит из одного сочинения в другое, просто не было. А вот весной 1791 г. зафиксированы их неоднократные дружеские встречи в Петербурге, в том числе на приемах у императрицы.
Да иначе и быть не могло: «Под начальством Потемкина прошли лучшие годы его (Суворова. – Ю.Р. ) службы. По представлениям Потемкина он получил все высшие ордена России и другие награды. Никто не удостоился от Суворова такой оценки, как Потемкин: “Он честный человек, он добрый человек, он великий человек”. Да, Суворов был честолюбив и ревнив к успехам других. У него был вспыльчивый характер, критический склад ума и острый язык. В запальчивости он не щадил никого. Но лицемером он не был» [150] .
Правда, по мере пребывания Александра Васильевича в Петербурге противники Потемкина, стоявшие за наследником престола князь Н.В. Репнин, князь Н.И. Салтыков, граф И.П. Салтыков, смогли перевербовать его на свою сторону. Только тем, что Суворов редко бывал в столице, будучи полевым, а не придворным генералом, и плохо знал обстоятельства борьбы различных группировок, историк объясняет его временное «помрачение сознания» и нападки на Потемкина. Лишь после вскоре последовавшей неожиданной кончины Григория Александровича (5 октября 1791 г.) Александр Васильевич понял, что тайные и явные враги его старшего товарища и покровителя – это и его собственные недоброжелатели ( см. очерк о Н.И. Салтыкове ).
Не имея теперь возможности опереться на поддержку Потемкина, Суворов с большим трудом смог добиться направления в Польшу для борьбы с повстанческими войсками. В его конфиденциальной переписке то и дело встречаются имена тех, чьи козни не позволяли ему долгое время приступить к активной боевой деятельности. Имена все те же. В первую очередь, это – князь Репнин, давно интриговавший против своего бывшего сослуживца и еще в феврале 1791 г. отговоривший Потемкина от мысли передать Суворову командование армии на юге ( см. очерк о Н.В. Репнине ). Это – и оба Салтыковых.
Поддержку Александру Васильевичу смог оказать фельдмаршал П.А. Румянцев, который, несмотря на возраст, был поставлен во главе войск в южных губерниях. Нестор русской армии, как уважительно называл его Суворов, воспользовался разрешением продвинуть войска на польскую территорию и направил туда подчиненного во главе небольшого корпуса.
В 44 дня Суворову удалось справиться с восстанием. «С Польшей у нас войны нет, – заявлял Александр Васильевич, – я не министр, но военачальник: сокрушаю толпы мятежников». Пиком противоборства с конфедератами стал штурм предместья Варшавы – Праги 24 октября 1794 г. «Бить и гнать врага штыком, – требовал полководец, но, чуждый жестокости к поверженному врагу, добавлял: – Неприятеля, просящего пощады, щадить; безоружных не убивать; с бабами не воевать; малолетков не трогать».
На краткое донесение Екатерине: «Ура! Варшава наша!» он получил не уступающий в лаконичности и выразительности ответ: «Ура! Фельдмаршал Суворов!».
Своеобразно отметил полководец получение фельдмаршальского жезла, судя по тем любопытным подробностям, которые приводит историк Д.Н. Бантыш-Каменский. Как же органично сочетались в Суворове серьезность и ироничность! Одетый в повседневный камзол полководец велел в походной церкви расставить стулья по числу генерал-аншефов, которых опередил при производстве в новый чин, и начал прыгать через эти стулья, называя в каждом случае имена обойденных: Н.И. и И.П. Салтыковых, Н.В. Репнина, Ю.В. Долгорукого, И.К. Эльмта и других. Только после столь нелегкого занятия – стульев было девять, а Суворову шел шестьдесят четвертый год – он надел фельдмаршальский мундир, все свои ордена, принял поднесенный ему жезл и велел служить благодарственный молебен.
Что заставляло его, немолодого и много повидавшего человека, шутить и насмешничать часто несообразно возрасту и занимаемому положению? На это как-то ответил сам полководец: «Меня хвалили цари, любили воины, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, при дворе надо мною смеялись. Я бывал при дворе, но не придворным, а Эзопом, Лафонтеном: шутками и звериным языком говорил правду. Подобно шуту Балакиреву, который был при Петре Первом и благодетельствовал России, кривлялся я и корчился. Я пел петухом, пробуждал сонливых, утомлял буйных врагов Отечества». Такое поведение, действительно, позволяло Суворову во многом избегать дворцовых интриг и козней своих высокопоставленных недругов и завистников. А их было, как видим, изрядно.
Делом, не красившим великого воителя, советские ученые считали его участие в подавлении крестьянской войны под предводительством Е.И. Пугачева. Между тем сам Суворов рассматривал борьбу со «злодеем-самозванцем Емелькой» (собственное выражение будущего генералиссимуса) как свой гражданский долг. Охранять целостность и спокойствие Отечества – неважно, от внешних или от внутренних опасностей – он полагал первейшей обязанностью.
Вот строки из собственноручно написанной в 1786 г. Суворовым биографии: «Из Царицына взял я себе разного войска конвой на конях и обратился в обширность уральской степи за разбойником… Его уральцы, усмотря сближения наши, от страху его связали и бросились с ним… стремглав в Уральск, куда я в те же сутки прибыл… Немедленно принял я его в мои руки, пошел с ним через уральскую степь назад, при непрестанном во все то время беспокойствии от киргизцев, которые одного ближнего при мне убили и адъютанта ранили, и отдал его генералу графу Петру Ивановичу Панину в Симбирске».
Отличавшийся всегда исключительным милосердием к побежденному и уважением к достойному противнику, Александр Васильевич рядовых бунтовщиков жалел: «В следующее время моими политическими распоряжениями и военными маневрами буйства башкирцев и иных без кровопролития сокращены, но паче императорским милосердием». А вот сочувствием к пойманному Пугачеву полководец вовсе не проникся и в награду за его поимку рассчитывал на высший российский орден – Св. Андрея Первозванного. И если тогда не получил его, то не из-за каких-то симпатий к главарю восставших и его делу, а по причине
Немало претерпел полководец и от Павла I. Историки располагают сведениями, что, видя критичность, с какой Суворов относился к личности и нововведениям императора, его пытались подтолкнуть к участию в государственном перевороте. «Совесть мне воспрещает надеть военный пояс против герба России, которой я столько служил», – заявил на это фельдмаршал.
Мнительный Павел отправил старого служаку в ссылку в фамильную деревню Кончанское. Тот отреагировал на опалу в свойственном ему ироническом духе, сказав, что «ежели на Руси фельдмаршалы и играют в бабки, то это потому, что у ней их избыток, чего ради они и должны же по деревням что-нибудь делать».
Разумеется, в кончанском захолустье 70-летний полководец не только пел в церкви на клиросе и играл в бабки с крестьянскими детишками, но и внимательно следил за ходом войны в Европе, где, по собственным словам Александра Васильевича о Наполеоне, «далеко шагал мальчик», и обдумывал, как его «унять». Не случайно, получив в феврале 1799 г. рескрипт Павла I о вызове к армии, заметил: «Да я же здесь служил за дьячка и пел басом, а теперь буду петь Марсом».
Суворов был поставлен во главе союзных (России и Австрии) войск, которые действовали против французов в Северной Италии. Итальянский и Швейцарский походы 1799 г. – совершенно особая страница в его биографии, вершина полководческой деятельности. В сражении на реке Адда 16 апреля Суворов нанес поражение армии французского генерала Моро и за шесть недель занял почти всю Северную Италию. В июне французы (армии Макдональда и Моро) попытались окружить и уничтожить войска союзников, но в сражении на реке Треббия 6–8 июня русский гений нанес поражение Макдональду. Моро, опасаясь такой же участи, отступил. В августе русско-австрийские войска разгромили армию Жубера у города Нови.
Италия была освобождена от французского господства. Согласно новому плану войны Суворов должен был направиться в Швейцарию, изгнать оттуда армию Массены и начать наступление на Францию.
Австрийский кабинет вязал руки русскому полководцу, нередко диктуя совершенно неподходящие с точки зрения военного искусства ходы, недаром Суворов называл венское руководство «злодеями». Все время подводило и австрийское интендантство. В особенно тяжелое положение русские попали в Муотенской долине, пробившись сюда через знаменитый горный перевал Сен-Готард высотой более двух тысяч метров. К моменту их прибытия корпус генерала А.М. Римского-Корсакова оказался разгромленным ( см. очерк о Ф.В. Остен-Сакене ). Войска Суворова были до крайности утомлены, боеприпасы и продовольствие – на исходе. А полагаться можно было только на скудные собственные силы. О том, чтобы сдаться на милость французам, естественно, не было и мысли. Суворов решил пробиваться на север в австрийские владения.
23 сентября 1799 г. войска под прикрытием арьергарда двинулись к засыпанному глубоким снегом перевалу Паникс. Полководец был со своими солдатами. Как вспоминал один из участников этого похода, старик «посреди сих ужасов и посредь своего войска ехал на лошади… “Вперед – с нами Бог! Русское войско победоносно, ура!”. Сии слова героя, и все забыто». Войска были достойны своего вождя: через пять дней русские, преодолев горы, спустились в долину Переднего Рейна и соединились с австрийцами.
Даже не очень расположенный к Суворову Павел признал его беспримерные заслуги перед Отечеством и пожаловал чин генералиссимуса. «Ставя на высший степень, чести и геройству представленный, – объявлял он в императорском рескрипте, – уверен, что возвожу на оный знаменитейшего полководца сего и других веков».
Насколько искренен был при этом император, стало ясно очень скоро. Графу Рымникскому, князю Италийскому, генералиссимусу, живой славе России был сделан выговор за то, что во время похода он, вопреки уставу, имел дежурного генерала. Этот удар по самолюбию полководца, захворавшего еще в пути с театра военных действий в Санкт-Петербург, оказался роковым.
В последний путь Суворова провожала вся столица. Настроение русских людей в тот момент эпически передал Г.Р. Державин в знаменитом «Снигире»:Что ты заводишь песню военну
Флейте подобно, милый снигирь?
С кем мы пойдем войной на Гиену?
Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?
Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?
Северны громы в гробе лежат.
Кто перед ратью будет, пылая,
Ездить на кляче, есть сухари;
В стуже и в зное меч закаляя,
Спать на соломе, бдеть до зари;
Тысячи воинств, стен и затворов;
С горстью россиян всё побеждать?
Быть везде первым в мужестве строгом,
Шутками зависть, злобу штыком,
Рок низлагать молитвой и Богом,
Скиптры давая, зваться рабом,
Доблестей быв страдалец единых,
Жить для царей, себя изнурять?
Нет теперь мужа в свете столь славна:
Полно петь песню военну, снигирь!
Бранна музыка днесь не забавна,
Слышен отвсюду томный вой лир;
Львиного сердца, крыльев орлиных
Нет уже с нами! – что воевать?
Грустно, но и в этом проявилось нечто наше, национальное, когда пророк в Отечестве признается таковым чаще всего лишь посмертно.
Князь Иван Юрьевич Трубецкой (1667–1750)
Тяжкое испытание уготовила судьба князю Ивану Трубецкому – 18 лет в шведском плену. В первом сражении Северной войны под Нарвой он командовал дивизией, состоявшей из необстрелянных рекрутов, и ничем не смог помочь армии. Вместе с остальным командным составом во главе с герцогом де Крои вынужден был отдать шпагу победителям ( см. очерк о К.-Е. де Крои ).
Конечно, о плене тех лет да к тому же для боярина нельзя судить по представлениям о войнах ХХ в. Трубецкой пребывал в шведской столице, говоря современным языком, под домашним арестом и имея вполне сносные бытовые условия, прижил там сына. Позднее к нему даже приехала законная супруга с дочерью. Но ограничение свободы не могло не тяготить. Год шел за годом, свершилась уже славная Полтавская баталия, в устье Невы выросла молодая российская столица, а князь все оставался в плену. Только в 1718 г. вместе с генералом Автономом Головиным, двоюродным братом генерал-фельдмаршала Ф.А. Головина, его обменяли на шведского фельдмаршала Реншильда, взятого в плен еще под Полтавой.
На родине Иван Юрьевич получил чин генерал-лейтенанта и пост губернатора в Киеве. В связи с победоносным завершением войны со Швецией стал генералом от инфантерии и вошел в состав Военной коллегии. Император Петр II в феврале 1728 г. возвел его в генерал-фельдмаршалы. Трубецкой, как видим, рос в воинских чинах, но последним полем сражения была для него скрытая дымкой прошлого Нарва 1700 г.
Его место в истории нашей страны попытался определить Д.Н. Бантыш-Каменский следующим образом: «Князь Иван Юрьевич Трубецкой хотя не должен занимать места между полководцами нашими, ибо не отличил себя на ратном поле, но верностью к престолу и любовью к правде заслуживает уважение потомства» [151] .
Что имеется в виду? Вероятно, то, что князь разделил позицию политических сил, выступивших против узкого олигархического круга из князей Долгоруких и Голицыных, которые попытались ограничить самодержавное правление Анны Иоанновны ( см. очерк о В.В. Долгоруком ). 24 февраля 1730 г. именно И.Ю. Трубецкой вручил императрице челобитную, подписанную почти 300 дворянами, с просьбой «всемилостивейше принять самодержавство таково, каково ваши славные и достохвальные предки имели». «Верховники» были повержены, а на сторонников неограниченного самодержавия посыпались награды. Граф Г.И. Головкин, оставаясь канцлером, стал сенатором и первым членом вновь учрежденного Кабинета министров, вице-канцлер А.И. Остерман – графом Российской империи, князь А.М. Черкасский получил чин действительного тайного советника и оба существовавших тогда российских ордена – Св. Андрея Первозванного и Св. Александра Невского. Что касается князя И.Ю. Трубецкого, то он также был удостоен обоих орденов и стал сенатором.
В мае 1739 г. князь был назначен московским генерал-губернатором, но преклонные годы заставили его уже в конце того же года просить об отставке.
И.Ю. Трубецкой – потомок великого князя Литовского Гедимина. В «Истории родов русского дворянства» его называют последним русским боярином, ибо в этом качестве он находился еще в окружении молодого Петра I, а умер в 1750 г. 82-х лет от роду [152] . Отец двух дочерей, имел в зятьях молдавского господаря Дмитрия Кантемира и принца Людвига-Вильгельма Гессен-Гомбургского, генерал-фельдмаршала ( см. очерк о Л.-В. Гессен-Гомбургском ). Кем из потомков ему действительно можно было гордиться, так это побочным сыном И.И. Бецким. Иван Иванович – известный просветитель и педагог времен Екатерины II, учредитель и первый президент Академии художеств.
Князь Никита Юрьевич Трубецкой (1699–1767)
Эпоха дворцовых переворотов, кроме иных последствий, повреждала умы и характеры тех, кто попадал в ее водоворот. Люди вроде бы вполне нормальные, совестливые и богобоязненные, если не ломались, то вдруг становились оборотистыми ловкачами, умевшими, как говорят на Востоке, протащить верблюда сквозь игольное ушко. Придворные партии в борьбе за власть пожирали друг друга, и выжить в такой обстановке больший шанс имели беспринципные, циничные, жестокие царедворцы, умевшие заискивать перед временщиками. Не откажешь в точности историку князю М.М. Щербатову, придумавшему особый термин для характеристики России того времени – «повреждение нравов».
Князь Никита Юрьевич Трубецкой – лучшая иллюстрация сказанного. Племянник генерал-фельдмаршала И.Ю. Трубецкого, он принадлежал к одному из старейших родов, происходившему из Литвы и Польши ( см. очерк о И.Ю. Трубецком ). Еще при Петре I отец, князь Юрий Юрьевич, направил его на учебу за границу. По возвращении из «немецкой земли» молодой князь был взят на службу в качестве царского денщика и в январе 1722 г. записан в сержанты лейб-гвардии Преображенского полка. В апреле того же года Никита Юрьевич женился на дочери канцлера Г.И. Головкина, Анастасии Гавриловне. О репутации, которую сумели завоевать молодые, говорит тот факт, что посажеными отцом и матерью у Трубецкого были Петр I и княгиня Д.М. Меншикова, а у невесты – А.Д. Меншиков и императрица Екатерина. Петр к тому же крестил двух сыновей князя.