Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство
Шрифт:
— Не ожидал я… ведь… вдруг… ге… ге… генерал!!!
— Чего не ожидал? Чего — вдруг?
— Ну… как это… вдруг, конечно… я и вы… вы и я… вдруг, вдруг, конечно… ну и…
Илларион Венедиктович ждал, долго и терпеливо ждал, когда Вовик произнесет что-нибудь более или менее внятное, еле дождался, когда тот сумел ответить, да и то едва слышно:
— Первый раз в жизни разговариваю с живым генералом. Вот и не верится.
— Звать тебя как?
— Вовиком. Краснощёков Вовик.
— Не Вовик, а Владимир, — строго поправил Илларион Венедиктович. — Вот что, Владимир… — Он помолчал, словно
И опять Вовик от неожиданности лишился дара речи, промычал нечто совсем невразумительное, самому ему непонятное, но зато утвердительно мотнул головой шесть раз.
— В трамвае ты был разговорчивей, — недоуменно и. опять, как показалось Вовику, обиженно отметил Илларион Венедиктович. — Идём. Мороженого хочется! И предстоит нам, Владимир, наиважнейший, наисерьёзнейший разговор. От него многое в твоей жизни измениться может, радикально измениться, в корне. Попытаемся мы в твоей жизни досконально разобраться. Крути не крути, как говорится, а совершал ты государственные, хотя и микроскопические, преступления. И похоже, не осознал в полной мере этого.
Понемногу Вовик приходил в себя. Никаким преступником, а тем более государственным, он себя, конечно, не считал, запугать его просто решили или посмеяться.
Нет, вы только представьте себе, уважаемые читатели, всю эту историю с самого начала и постарайтесь вникнуть в каждую деталь. Ехал, как вы помните, Вовик, по своему обыкновению, зайцем в трамвае, нарвался на контролёра, вот-вот Вовика как миленького могли в милицию забрать, и вдруг спасает его странный человек, который оказывается (подумать только!) генерал-лейтенантом, правда, уже в отставке, и предлагает поесть мороженого. Да что мороженое! Будет у них с Вовиком какой-то наиважнейший, наисерьёзнейший разговор, и от этого разговора зависит его, Вовикова, жизнь!
Но ведь никто Вовику ни за что ни капельки не поверит!
— Не поверит ведь мне никто и ни за что, — с очень глубоким сожалением признался Вовик. — Никто мне не поверит, что я с живым генералом познакомился.
— А никто и не должен знать, что мы с тобой познакомились, — совершенно строго произнес Илларион Венедиктович. — Ни один человек не должен быть осведомлен об этом, тем более ни один мальчишка не должен знать о нашей встрече.
— Как не должен? — от огорчения Вовик икнул и начал заикаться. — Поз… поз… поз… — Он с трудом, с болью проглотил слюну, и речь его выправилась. — Поз… накомиться с живым генералом и никому этим не похвастаться?! Тогда и знакомиться-то зачем?.. Зря, получается, товарищ генерал-лейтенант!
— Называй меня только по имени-отчеству, — совсем строго попросил Илларион Венедиктович. — Уверяю, со временем ты всё поймешь. А живёт человек не для того, чтобы хвастаться. — И он ускорил шаги, словно торопился.
Неизвестно отчего, Вовику вдруг стало тревожно. Он явственно ощутил неприятное беспокойство, а в голове замелькали разные торопливые мысли вроде той, что он попал в неприятную историю, которая ещё неизвестно чем кончится, что обзывание его государственным преступником не шуточка, что старичок этот странный и не генерал вовсе, что…
Что — что?!
По натуре своей Вовик был довольно бойкий, достаточно нахальный, можно сказать, смышлёный и не робкого десятка, как говорится, и растерялся он поэтому ненадолго, а вот тревога угасала как-то уж слишком медленно.
— Илларион Венедиктович, — осторожно выговаривая каждый слог, позвал он. — А куда мы так быстро торопимся?
— Есть мороженое, — последовал невозмутимый ответ, — если ты не передумал, конечно. — И даже это прозвучало вполне по-генеральски, то есть в высшей степени серьёзно.
— Я-то, конечно, не возражаю. Но ведь несколько раз уже поесть мороженое-то можно было. Вот, пожалуйста, опять киоск.
Илларион Венедиктович остановился и самым строгим тоном произнес:
— Прошу следовать за мной. — А через несколько шагов он добавил, мельком, но пронзительно оглянувшись на Вовика: — Всё узнаешь на месте. Учись беспрекословно подчиняться хотя бы генерал-лейтенанту в отставке, когда он пригласил тебя поесть мороженого.
Тут Вовику стало опять немного не по себе. «Точно, точно! — стремительно пронеслось у него в голове. — Никакой это не генерал, никакого мороженого мне не видать, а… А кто же он такой, и куда же мы почти бежим? А вдруг он действительно решил, что я государственный преступник, и ведет меня в милицию?»
— Илларион Венедиктович! — решительно позвал Вовик, и когда тот резко остановился и так же резко обернулся к нему, спросил: — Кто же вы всё-таки и куда вы меня ведете?
— Я генерал-лейтенант в отставке, как я уже неоднократно докладывал тебе, — выпрямившись, расправив плечи, с очень глубоким достоинством ответил Илларион Венедиктович. Он скорбно помолчал, с сожалением глядя на Вовика. — Надо уважать старших. Относиться к ним с доверием. Мы слов на ветер не бросаем! Да-да!.. ещё раз повторяю: мы идём с тобой есть мороженое и разговаривать о смысле твоей жизни. И никто не должен знать об этом. Тем более, никто не должен знать о том, о чём мы с тобой договоримся.
Нет, нет, лучше всего, проще всего было бы сейчас улизнуть. Слишком уж всё это и необычно и подозрительно.
И — не верится…
не верится…
НЕ ВЕРИТСЯ!
Надо, надо бы убежать и жить своей привычной жизнью, и… Что-то властно удерживало Вовика, и он спешил за странным старичком, в поведении и рассуждениях которого он почти ничегошеньки не понимал, который по-прежнему даже и не оглядывался на него, словно был беспредельно уверен, что Вовик будет следовать за ним не только весь день, но и всю жизнь.
Тогда Вовик — и это было вполне разумное решение — постановил для себя так: будь что будет. В конце концов, если хочешь жить интересно, умей рисковать, И хотя тревога в сердце не проходила, Вовик следовал за Илларионом Венедиктовичем, успокаивая себя ещё и тем соображением, что если сбежишь, не узнав ничего определённого о странном старичке, то потом будешь всю жизнь жалеть об этом.
Наконец, они оказались на набережной, подошли к павильончику с полосатой полотняной крышей, под которой стояли столики и стулики, заняли место в самом дальнем, пустынном углу.