Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство
Шрифт:
Сколько ни сдерживался Сынок, лицо его исказилось и дрогнуло в судороге.
— В них никто ничего не поймёт, — весело сказал Иван Варфоломеевич. — А главное — у меня в голове.
Сынок выругался на иностранном языке.
— Уведите его! — приказал Петр Петрович, сел на краешек дивана. — Спасибо вам, Иван Варфоломеевич, и вам, Гордей Васильевич, хотя вы, уважаемые товарищи ученые, и не всё делали правильно. Чуть-чуть лишка самодеятельности проявили.
— Вы знали, Петр Петрович, что он не мой сын?
— Да как вам
С неё смотрел молодой Иван Варфоломеевич.
— Полюбуйся, Гордеюшка… Простите, не обращайте внимания, я скоро… — По щекам Ивана Варфоломеевича текли слёзы. — Ведь сейчас мой, родной, настоящий… будет со мной всегда… — Он не сводил глаз с фотографии. — Зато я теперь представляю, что такое отцовское счастье…
Когда друзья остались вдвоём, Гордей Васильевич спросил:
— Тяжело тебе пришлось?
— Знаешь, я его нисколько не боялся даже тогда, когда он уже ничего не скрывал. Но, понимаешь ли, до самого последнего момента… всё ещё надеялся… А почему ты сразу стал подозревать, что это не мой сын?
— Не знаю. Но был твёрдо убежден.
Их беседа была прервана приездом врачей. Исследовали они Ивана Варфоломеевича довольно долго. Он терпеливо сносил всё, хотя несколько раз повторил:
— Нормально себя я чувствую… Вот отдохну немного…
Однако врачи были другого мнения: полежать не менее недели, если есть необходимость, сегодня же пришлют дежурить медсестру.
— Сегодня не надо, — сказал Гордей Васильевич, — я с ним побуду, а завтра вам позвоню.
После ухода врачей Иван Варфоломеевич сердито проговорил:
— Обычная врачебная перестраховка. У меня, например, зверский аппетит. Хочу жареной картошки с луком!
— Это я мигом организую. Только вот домой позвоню и Лапе. Кстати, а с ним что ты намерен делать?
— Поживём — увидим. Я уже дал задания сотрудникам произвести кой-какие расчеты и опыты. Да и сам завтра же займусь этим. Неясно одно: останется он в детстве или быстро вернется обратно в старость… Вот зверюшки-игрушки уже в принципе получились!
Друзья с великим удовольствием ели жареную картошку, попивали ароматный чай и умиротворенно беседовали.
Суть их длиннейшей беседы свелась к одному: неизвестно, какая судьба ждёт Лапу, а вот доказать потомчикам, что детство надо ценить, прожить его с пользой для людей, весело прожить и интересно, чтоб оно в памяти навсегда осталось, — этому надо посвятить всю свою жизнь.
Если бы кто-нибудь мог взглянуть на них со стороны, то ни за что бы и не подумал, что недавно эти двое старых людей пережили немалые потрясения: так благодушно они выглядели.
Но быть такими долго они
— А всё-таки что может ожидать нашего дорогого Лапу? Какие варианты?
Иван Варфоломеевич словно только и ждал подобного вопроса, легко встал, быстро прошёлся взад-вперёд мимо Гордея Васильевича и ответил озабоченно:
— Эти варианты у меня из головы не выходят. Но всё они сводятся к одному: кто окажется сильнее — шестидесятишестилетний генерал-лейтенант в отставке Илларион Венедиктович Самойлов или десятилетний мальчишка Лапа.
— В каком смысле?
— В нём живут сейчас как бы два человека, и он сам это прекрасно ощущает. И вот кто из них возьмет верх… Мой эликсир на мозг не должен действовать. Значит, Илларион Венедиктович должен контролировать действия Лапы.
В наступившем молчании телефонный звонок прозвучал необычно громко и резко. Иван Варфоломеевич бросился к аппарату, схватил трубку и выкрикнул:
— Я слушаю!
Гордей Васильевич непроизвольно поднялся.
А Иван Варфоломеевич сел. Он слушал, полуоткрыв рот, и внешне был спокоен, как бывает при серьёзной опасности, когда нет смысла расстраиваться, а надо действовать.
— Сейчас мы приедем, — произнес он в трубку и осторожно опустил её на рычаг. — Ничего страшного, Гордеюшка, не случилось. Просто Лапа убежал из дома без разрешения. С детьми это бывает. Едем!
— Подожди, подожди! — Гордей Васильевич даже попытался усадить друга. — Во-первых, тебе необходим покой…
— Во-первых, в-третьих, в-десятых, в-сотых, в-тысячных, в-миллионных, у меня одна забота — Лапа! И не делай из меня этакого немощного старца! Вот Лапа, этот старенький, маленький негодник… Идём, идём!
По улицам они почти бежали. Гордей Васильевич всё время повторял:
— Осторожней, Иванушка… осторожней…
— Отстань, Гордеюшка…. отстань.
Роман, растерянный, даже напуганный, сообщил им, едва открыв дверь:
— Обещал меня накормить яичницей с колбасой, я прилег, задремал, проснулся, а его и след простыл! Только вот сейчас нашёл… — Он протянул листок бумаги.
На нём торопливым почерком было написано:
Дорогой сынуля!
Я ушёл бегать. Неинтересно сидеть дома.
— Папа ушёл бегать… — задумчиво произнес Гордей Васильевич.
— Дорогие товарищи! — Роман в волнении прижал руки к груди. — Что же такое происходит?!
— Происходит редчайший биолого-психолого-педагогический эксперимент, — ответил Иван Варфоломеевич. — Наше дело — ждать, переживать, а дело ребёнка — бегать!.. Скоро всё, вернее, почти всё прояснится, — уже серьёзно продолжал он. — Если Илларион Венедиктович не сумеет подчинить себе Лапу, то ещё неизвестно, какие фокусы выкинет мальчишка. Но — будем надеяться!