Генерал-марш
Шрифт:
Яшка засопел, отвернулся.
– Я еще тогда подумал, как тебя на такое дело взять могли? Ты же, Блюмочка, по бумагам в Госполитуправлении не числишься, ты у нас сейчас по военной части, у самого товарища Троцкого служишь. Так откуда пуля прилетела?
Блюмкин поглядел без всякой приязни, но огрызаться не стал, спокойно ответил:
– Прилетела, откуда не надо. Если честно, сплоховал, недооценил объект. Ничего, обменялись гостинцами… А насчет ГПУ сам знаешь, мы оба до сих пор в кадрах, никто нас не отпускал и не отпустит.
Леонид постарался не улыбнуться. Твоя метода, Яшка, сам же учил. Вот и первая новость – насчет того, что он, бывший старший уполномоченный, в кадрах числится. Выходит, чтобы выгнали, и смертного приговора мало?
Давай, Блюмочка, сыпь дальше!
– А все, Лёнька, из-за тебя! Проявил сознательность, сберег бумаги Георгия. И кому на радость? Может, Георгий того и хотел, чтобы в ход их пустить – твоими и моими руками? Сам-то не мог, в дальних краях пребывал. А ты, как в притче про Бен-Пандиру, зарыл, понимаешь, талант в землю, шлемазл! И что выгадал? Кресло да портфель в своей конторе? Комнату в общежитии? Такую задумку сорвал, дурак!
Товарищ Москвин не обиделся – ни на шлемазла, ни тем более на дурака. Улыбнулся – прямо в лицо Яшкино.
– Тебе, Блюмочка, слова про дружбу да про долг говорить смысла нет. Ты у нас человек конкретный, реалист, можно сказать. Так вот тебе реальность: я по Столице с портфельчиком гуляю и в цековском буфете отовариваюсь. А ты, Яша, с Макаром на пару поедешь телят гонять. Кто в выигрыше, сравни.
Потом Черную Тень вспомнил, слова, той ночью услышанные.
– Мне на судьбу твою, Яша, вроде как цыганка гадала. Расстреляют тебя аккурат через шесть лет. И знаешь за что? За то, что в первый раз по закону чести жить попытаешься. Таков вот твой, как ты говоришь, мазал.
Сказал – и язык прикусил. Зря это он, обидится Яшка. Но тот лишь засопел, шагнул ближе, дохнул табачным перегаром:
– «Итак, возьмите у него талант и дайте имеющему десять талантов, ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется и то, что имеет…» – Потемнели глаза, загустел голос, серым камнем подернулось лицо. Словно не друг Яков уже перед ним, а кто-то иной, незнакомый. – «…А негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов». Притчу я тебе, друг мой Лёнька, не зря напомнил. За меня не беспокойся, о себе подумай. А чтобы лучше думалось, приходи завтра к двенадцати в Большой Дом на Лубянке, там тебе все внятно разъяснят.
Леонид лицом не дрогнул.
– Прямо-таки приходи? Повестку шлите. И не мне, а в Центральный Комитет, прямо в Орграспредотдел. Там все и разъяснится. Какой дурак сам на Лубянку пойдет?
– Ты и пойдешь, – Блюмочка хмыкнул, скривил толстые губы. – И не просто, а по делу, бумагу занести или справку какую взять. Чтобы твои начальники в Орграспредотделе в сомнения не впали. Пропуск на тебя уже выписан, назовешься, документ покажешь, тебя и проведут.
Теперь все и вправду стало ясно. Потому и поджидал его Блюмкин, потому и авто выпросил. Значит, днем – встреча на Лубянке, вечером, если выпустят, на Тишинке… Не многовато ли будет?
– Помнишь, Лёня, наш разговор на киче? Говорил я тебе – будут перемены. Вот они и начались.
Товарищ Москвин пожал плечами. Плохой из Блюмочки пророк. Все ждали смерти Предсовнаркома, о близкой схватке Скорпионов-наследников думали. Иначе вышло. Вождь-то живехонек!
– Не надейся, – понял его Блюмкин. – Дело уже не в Вожде. Жив он или мертв, здоров или болен – какая теперь разница? Пока он в Горках лежал, власть уже поделили и даже успели передел начать. Задвигались колесики, а за ними и жернова. Так что, Лёнька, осторожным будь, чтобы меж этих жерновов не оказаться. Итак, завтра в полдень заходи прямо в главный подъезд, где пропуска проверяют. И будет тебе, Лёнечка, счастье, это я тебе без всякой цыганки скажу. А то, что к стеночке прислонят – меня ли, тебя, – беда невелика. За один наш день я целую жизнь, скучную да серую, не променяю. Не нам, Лёнька, портфели таскать и начальственные кресла просиживать. Ты в Столице тосковать будешь, а я поеду туда, где, глядишь, судьба целого мира решится. Завидуй!..
Подошел совсем близко, лапищей за плечи приобнял:
– Ну, пьем посошок!
Остаток разлил, передал кружку.
– Мазал тов [6] , Леонид! Удачи – и тебе, и мне!.. «Кто забот не знает, счастлив будет вечно, кто же выпивает, проживет беспечно!»
Весело спел, ногой здоровой по булыжнику притопнув, пустую бутыль в ночное небо бросил, поймал, губы улыбкой растянул чуть ли не до ушей. Только о глазах позабыл.
Недобро глядел на друга Лёньку агент Не-Мертвый.
6
Пожелание счастья и удачи (идиш).
Комната товарищу Москвину досталась на втором этаже с окнами во двор. Лучше не придумаешь: в мае сирень цветет, летом в густых тополиных кронах птицы голосят-стараются. И тихо. Будто не в Столице живешь, а в городишке уездном. Леонид по примеру начальства быстро освоился курить на широком подоконнике, дабы комнату не слишком задымлять. Одно удовольствие! Хочешь на сирень смотри, хочешь – на зеленые кроны, а надоест – гляди прямо в небесный зенит. Днем синевой любуйся, ночью звезды считай.
Сейчас за окном была горячая душная тьма. Леонид достал пачку «Марса», покрутил в руках, положил на подоконник. Вспомнилось, как они в Техгруппе спорили по поводу названия. И в самом деле, отчего «Марс»? Добро бы еще древний бог войны с мечом и шлемом по самые ушли, так нет же, другое на рисунке. Слева черно, вроде как безвоздушный эфир, справа же – Красная планета. Или курильщиков астрономии учить вздумали?
Кто-то из самых молодых предположил, что началась пропаганда будущих эфирных полетов. Вон, под самой Столицей село тоже Марс назвали, непроста это. Сегодня папиросы «Марс», завтра – «Советский Марс».
Посмеялись, конечно. Какой там Марс! Тут бы энергию электрическую в губернию провести. В этом Марсе, поди, до сих пор лучины в ходу. И товарищ Москвин посмеялся, шутку оценив. Действительно, до эфирных ли полетов сейчас?
Подробную справку о Тускуле Леониду довелось прочитать месяц назад, в середине июля. Случилось это неожиданно. Все утро он работал с настырными товарищами из военного наркомата. Освободившись лишь к полудню, завернул в комнату Техгруппы, чтобы выпить чаю и бежать по делам дальше. Но планы пришлось изменить – на столе ждала телефонограмма из Научно-технического отдела, в которой ему предписывалось «по прочтении сего» немедленно направиться на второй этаж желтого Сенатского корпуса в «секретную» комнату.