Генерал террора
Шрифт:
В Выборге, где они по каким-то железнодорожным неполадкам надолго застряли, Савинков со своими друзьями пересел с поезда на поезд — в обратную сторону. Это было делом нелёгким, потому что на подножках стояли попарно и финские егеря, и немецкие солдаты — все почти что в одной форме. Спасибо, пользуясь железнодорожной заминкой, прежние проводники и помогли. Фунты английские фунтами, но было и нечто более трогательное и порядочное, когда они усаживали их под перекрёстными штыками:
— Господа пусть не сомневаются, финны умеют держать слово.
Несмотря на немецкую охрану, финские егеря, ублажённые через тех же проводников, сдержали обещание. Да немцы и не рискнули ехать дальше Териок. Финские патрули тоже, не доезжая до Парголова, поскатывались с подножек. Ободранный, притаившийся поезд шёл дальше как международный, беспардонный нищий. Добрые люди сейчас по домам сидели — кому хотелось мотаться по загаженным стрелкам, не зная, в какую сторону они повернутся?
Нечего было делать на выборгской стороне — нечего было делать и в Петрограде. Если продвижение корниловских войск застопорится, красный «стоп» покажут и ему, всё ещё числящемуся в губернаторах. Если не на финских берёзах, так на русских фонарях — всё равно развесят вместе с немногочисленными охранниками. Тоцкие-Троцкие не упустят момента, а министерские болтуны промолчат. Губернатор без армии, губернатор без полиции — кому он нужен?
Поняв, что на помощь ближайших, ещё остававшихся в Финляндии полков рассчитывать нечего, Савинков устремился навстречу корниловцам. Опять смешной парадокс: в камуфляже. Выбора не было: или громоздкий боеспособный конвой — или беззащитный автомобиль с одним шофёром и верным ординарцем Патиным. Были, правда, запрятаны под сиденьем два ручных пулемёта, но, как и в финской вылазке, — что они могли сделать при такой сумятице и неразберихе?
Да, из всех своих верных спутников, сопровождавших его в Финляндию, Савинков оставил только одного — поручика Патина, чтоб большой оравой не привлекать излишнее внимание. Потребовалось бы ведь несколько машин, даже грузовых. Обоз! Колонна! По старой привычке он больше надеялся на одиночное бродяжничество. Ну, только шофёр да Патин. Что ещё хорошо — лицо у Патина, несмотря на всё его дворянство, простецкое, крестьянское. Окопное уменье, да и смекалка фронтового разведчика — находить общий язык с любой встречной сволочью. Савинков только и сказал:
— Я еду навстречу корниловцам. А вы?..
Патин молча и беззаветно согласился, посетовал, правда:
— Нужно водки побольше, а денег у меня маловато.
Савинков достал ещё сохранившиеся английские фунты:
— Разменяйте у спекулянтов.
Патин недолго пропадал в водовороте крутившегося возле Исакия самозваного базара. Издали позвал:
— Помогите!
С машиной было слишком приметно соваться. Савинков сам подбежал. По ящику на плечо — и обратно. Были у них теперь два пулемёта, два ящика с патронами, две канистры с бензином, гранаты, а теперь и эта разливанная парочка... Чем не жизнь губернаторская?
Савинков открыто, как давно не бывало, рассмеялся.
— Они надёжнее гранат, — не поняв его настроения, смутился Патин.
— Вот именно, вот именно, поручик!
— Да какой я поручик? Признайся — растерзают...
Савинков искренне жалел, что поручику Патину после плена так и не пришлось покрасоваться в погонах. Если на генерал-губернаторе затёртая солдатская шинель, а шофёр в полном матросском камуфляже — куда высовываться?
Нагнали какой-то сводный матросский отряд. Озверелая братия, не желающая воевать ни с белыми, ни с красными, но тем не менее забубённой толпой ползущая к Луге. Пальцы в бриллиантах и кольцах, завитые и напомаженные гориллы... Савинков приободрился: «Ну, корниловцы их, как орешки, перещёлкают!» Кроме всего прочего, матросики едва ли и нюхали сухопутного боя... Да, но как пробиться сквозь эту забубённую толпу?
Шофёр, матросская душа, вперёд выскочил:
— Братишки! За революцию умирать идём. Разведка, сами понимаете... По приказу товарища Троцкого. Так что... похороните в случае чего... А пока что — выпьем напоследок?
— Вы-ыпьем!.. — радостно подхватили ближние, да и дальние заволновались.
Патин метал бутылки, шофёр быстренько на своё место — ив обход, в обход по просёлку!
Постреляли вслед, кому не досталось, но беззлобно, себе в утешение. На весёлых парах вот так же и одну и другую толпу проскочили, и дальше, дальше, к Луге, где, по слухам, воюют доблестные балтийские матросики. Савинков велел изготовить пулемёты, намереваясь пробиваться через боевые порядки. Но что же это?..
Их никто не останавливал. На подходах к Луге стояли, сидели и полёживали по зажухлым травянистым склонам посланные Троцким солдатики и матросики, а с другой стороны, хоть и в строю, но не думая ни окапываться, ни перестраиваться в боевые порядки, сплошной массой торчали доблестные корниловцы. Кажется, из корпуса Крымова — Савинков узнал нескольких офицеров, безнадёжно бегавших вдоль распахтанного строя И там не знали, что делать. Шли защищать Временное правительство от какого-то вражья — от немцев, что ли, — а встретили своего же брата, который и винтовок с плеч не снимал. Один за другим стали перебегать справа налево и слева направо, а потом кто-то слишком грамотный вспомнил:
— Чего мы не поделили?
— В самом-то деле, братки?..
— Брату-ушечки!..
Они подъехали как раз тогда, когда обе толпы, повесив ружья за спины, сливались уже в единое, уже никому не подвластное скопище. Тут не было ни совдепов, ни корниловцев. Савинков запоздало пожалел, что так упорно возражал против Дикой дивизии, которая тащилась где-то во вторых и третьих эшелонах и не могла своими ключами разрубить это убийственное для России братание. Да и будь она здесь, что могла бы сделать? Время предательски упущено. По всем войскам уже передано «отстранение изменника Корнилова от должности» и подчинение всей армии самому Керенскому. Какому поручику или капитану, да хоть и полковнику, захочется вникать в петербургскую неразбериху?
Неслись пьяные песнопения с осенних лугов Луги, подходили ещё какие-то толпы матросов и солдат, уже более организованных, с броневиками, и судьба корниловского «мятежа», который и не начинался ещё толком, была предрешена... В отличие от хныкавшего в Зимнем дворце Керенского, сюда, в солдатскую массу, сам Троцкий ворвался. Да, надо отдать должное — бесстрашно. В открытом люке броневика виднелась лохматая, знакомо-нахальная голова. Под красным флагом, под голосище, который казался невозможным в таком тщедушном теле:
— Ре-волюционные солдаты! Краса и гордость ре-волюции — балтийские матросы!.. — неслось над толпами братающихся. — Раздавим контрреволюционный мятеж! Нож в спину... как тому адмиралишке!..
Видно, тут были те самые матросы, которые, как барана, закололи своего адмирала — несчастного, вышедшего к ним без всякой охраны Напеина...
— Защитим Революцию и Свободу. Наш оплот — красный Петроград! Долой Временное правительство! Вес на защиту Петрограда!
Не было ему дела, что на Петроград никто не наступал и Петроград никто не защищал. Главное — победа. А победа осталась за ним — не за Керенским же, о которого теперь без стеснения можно было ноги вытирать...