Генерал террора

Савеличев Аркадий

— О-хо...

Белые рубахи других солдат, цепью охранявших крепость снаружи, не взволновались при виде своего же брата-полуночника. Кто знает, может, за водкой офицерами посланы. Ночная скука, она не тётка. Подыграли ещё маленько вслух:

— Э-эх, нам бы с тобой оставили выпить-то!..

— Оставят, раззявь пошире хлебало!..

Среди белых рубах прошёл сочувственный смешок. Мимо. Дальше. В узком переулке их ожидал поставленный Зильбербергом свой часовой. В руках — корзина с платьем. Но нельзя было терять времени. Следы погони обнаружились уже через пять минут — чуткое ухо ловило шумы в крепости. А впереди — те же белые рубахи. Отсекают путь?.. Всё равно: обратного хода не было. Позади — тюрьма.

— Вперёд?

— Только вперёд!

Нет, погоня сюда ещё не докатилась. Оказалось, как раз открылся ранний толчок и матросы по холодку шли закупать провизию, попевая сквозь зевоту:

«Эх, яблочко,

Да куда... котишься...»

Через десять минут они были на квартире у знакомого рабочего. Их ждал Зильберберг. Там уже и переоделись. Дальше. На квартиру к другому рабочему, в сырой и тёмный подвал.

Только здесь Лев Зильберберг и потерял своё обычное хладнокровие. Он обнимал Савинкова и Сулятицкого и радостнее их самих повторял:

— Воля! Ведь воля?!

Чтобы снять обвинение с ни в чём не повинных часовых, да и с оставшихся в камерах товарищей-заложников, в этом же подвале было написано и своими людьми в большом количестве экземпляров отпечатано извещение:

«В ночь на 16 июля, по постановлению Боевой организации партии социалистов-революционеров и при содействии вольноопределяющегося 57-го Литовского полка ВМ. Сулятицкого, освобождён из-под стражи содержавшийся на главной крепостной гауптвахте член партии социалистов-революционеров Борис Викторович Савинков.

Севастополь, 16 июля 1906 г.».

Но предстояло ещё выехать за границу.

Вся полиция и все воинские патрули были подняты на ноги. Целых десять дней пришлось отсиживаться в сорока вёрстах от Севастополя, на хуторе сочувствующего эсерам немецкого колониста Штальберга. Но в дом к нему, обременённому семьёй, не заходили, спали вообще в одном из степных урочищ — на циновках, под одеялами, в окружении разложенного оружия, которое могло выдержать самую сильную осаду. Место меняли при каждой ночёвке.

Только на одиннадцатую ночь Савинков, в сопровождении всё того же Зильберберга, отправился на полупалубном маленьком боте в румынский порт Констанцу. Вместе с ним отплывал и Сулятицкий.

Савинков пытался отговорить его от опасной и непредсказуемой судьбы эсеровского террориста. Этот семинарист, спасший от виселицы, был неподражаем в своей спокойной убеждённости. Дня через три после побега он уже сознался:

— Я хочу идти с вами. До конца.

— Но это очень опасно. Вы лично могли убедиться.

— Всё равно. Не отговаривайте.

Савинков был не рад своему влиянию на окружающих людей. Возникла ведь и другая забота: за ним последовал и обременённый семьёй Карл Иванович Штальберг. Тут ещё решительнее было возражение:

— Но — дети, дети?

— Дети проживут и без меня.

— Вы принесёте очень большую пользу и на своём хуторе.

— Несоизмеримо меньшую. Как и Сулятицкого, не отговаривайте. За границей я хочу познакомиться с «бабушкой русской революции». Она ведь вышла с каторги?

— Екатерина Константиновна? Брешко-Брешковская? Да, я встречал её ещё во время ссылки в Вологду, в девятьсот третьем году. Удивительная женщина!

— Вот ведите. Чем я хуже вас?..

На это совсем не находилось возражений.

Так и поплыли они в грозовую, штормовую ночь — ведь нарочно была выбрана такая погода — мимо сторожевых пограничных кораблей, на утлом судёнышке, без единого огонька. Спорить было уже поздно.

Шторм крепчал. Курс на Констанцу выдержать не удалось, кое-как по ветру зашли в устье Дуная, в первый румынский порт Сулин. Там их, конечно, никто из своих не ждал. Лишь после многих скитаний, где подкупом, где угрозой оружия переходя границы, через Венгрию добрались до Базеля.

Первое, что сделал Савинков, — отправил в Севастополь срочное письмо:

«Его превосходительству генерал-лейтенанту Неплюеву. Милостивый государь!

Как Вам известно, 14 сего мая я был арестован в г. Севастополе — по подозрению в покушении на Вашу жизнь — и до 15 июля содержался вместе с гг. Двойниковым, Назаровым и Макаровым на главной крепостной гауптвахте, откуда, по постановлению Боевой организации партии социалистов-революционеров и при содействии вольноопределяющегося 57-го Литовского полка В.М. Сулятицкого, в ночь на 16 июля бежал.

Ныне, находясь вне действия русских законов, я считаю своим долгом подтвердить Вам то, что неоднократно было мной заявлено во время нахождения моего под стражей, а именно, что я, имея честь принадлежать к партии социалистов-революционеров и вполне разделяя её программу, тем не менее никакого отношения к покушению на Вашу жизнь не имел, о приготовлениях к нему не знал и моральной ответственности за гибель ни в чём не повинных людей и за привлечение к террористической деятельности малолетнего Макарова принять на себя не могу.

В равной степени к означенному покушению непричастны ИЛ. Двойников и ФА. Назаров.

Таковое же сообщение одновременно посылается мной ген. М. Кардиналовскому и копии с него — бывшим моим защитникам присяжным поверенным Жданову и Малянтовичу.

С совершенным уважением Борис Савинков. Базель 6/19/VIII, 1906 г.».

После таких террористических эскапад, после мировой огласки всего происшедшего, — позаботились, чтобы попало в газеты, — подписать смертные приговоры оставшимся в Севастополе заложникам никто не решился. Ни очередной, после смерти Плеве, министр внутренних дел Столыпин, ни начальник департамента полиции Трусевич, ни председатель суда Кардиналовский, ни тем более генерал Неплюев. Последний рад был, что развязался с такими беспокойными людьми.