Генерал террора
Шрифт:
— Такой улицы, барин, нет. Эта улица, барин, в Москве.
Пароль паролем, но и Егора Сазонова узнать нелегко. Затурканный, забитый кулаками седоков извозчик. И лошадёнка-клячонка еле плелась. Куда спешить? Им на тот свет ещё рано. А Плеве?..
— Плеве будет убит, мой генерал!
— Ну-ну. Торопиться не будем. Ещё понаблюдаем.
Выяснилось, что Плеве по четвергам около полудня проезжает по набережной Фонтанки к Неве и дальше, опять же по набережной, к Зимнему дворцу. Места открытые, хорошо охраняемые. По лучших не было. Предполагалось перехватить его на этом пути. Сазанов с бомбой под фартуком пролётки —
Накануне состоялось последнее свидание со Швейцером и Покотиловым. На кладбище Александро-Невской лавры, у могилы Чайковского. Приехавший туда на извозчике барин извинился:
— Простите, Пётр Ильич, но ваше имя вне подозрений. А наши дела, как видите, подозрительные.
Но не успели они переговорить, как неожиданно показался пристав с нарядом городовых. Между могильными крестами замелькали погоны и «селёдки».
Первым выхватил револьвер Покотилов и бездумно попёр навстречу. Швейцер ждал у могилы; рука в кармане, конечно, на рукояти револьвера. В таком переполохе барину, забыв всю свою вальяжность, с трудом удалось догнать Покотилова.
— Уходите с Максимилианом. Я задержу их на несколько минут.
Покотилов хотел возразить... но полицейские, как бы Испугавшись решительности террористов, повернули на боковую дорожку. У них, видимо, были другие дела.
Сейчас, вспоминая эту смешную стычку, Савинков прошёл на своё условленное место, в Летний сад. Минуло полчаса в ожидании. Вдруг раздался удар, будто уже разорвалась бомба. Даже приученный к неожиданностям, он вздрогнул. А это всего лишь полуденная пушка в Петропавловской крепости — время, когда должны прогреметь и настоящие взрывы.
Но в ту же минуту в ворота сада влетел Покотилов. Он был бледен. В карманах его шубы явно топорщились бомбы.
— Ничего не выйдет! Первый метальщик убежал. Сазонов пропустил выезд и до сих пор у подъезда департамента. Каляев торчит на мосту, на полном виду у филёров. Нас всех переловят, как кроликов.
Верно, Каляев маячил, среди шпиков и филёров, на Цепном мосту. Не успели они его прогнать — дело-то всё равно проваливалось, — как от Невы по Фонтанке, обратным ходом крупной рысью промчалась карета; в окне промелькнуло невозмутимое лицо Плеве. Он благополучно проехал мимо первого, сбежавшего, метальщика. Вопреки всякой договорённости, Покотилов сглупу схватился было за свою бомбу, но карета была уже далеко...
Сазонов тоже не успел бросить бомбу...
Под насмешками других извозчиков, — из-за необходимости ожидания он отказывал седокам, — вынужден был переменить место, оказался спиной к Плеве, заметил его слишком поздно. А нужно ещё отстегнуть фартук; тяжёлый семифунтовый снаряд лежал у него на коленях, в сокрытии. Сазонов, как и Покотилов, слишком поздно схватился за бомбу...
Бомбы имели тот недостаток, что их нужно было каждый раз снаряжать заново. Они имели химический запал: оснащались двумя крестообразными стеклянными трубками. Зажигатели, детонаторы. Серная кислота в баллонах с надетыми на них свинцовыми грузилами; они при падении снаряда в любом положении ломали стеклянные трубки, серная кислота воспламеняла смесь бертолетовой соли с сахаром, взрывалась гремучая ртуть, а потом и динамит...
Иногда раньше времени, как у Покотилова. Ночью, в «Северной гостинице», когда он во второй раз изготовлял снаряды...
Всем пришлось разбегаться по разным городам и до времени затаиться.
Странно всё это время вёл себя Евно Азеф. Он неоднократно исчезал на длительное время, а возвращаясь, давал гневные, путаные и не очень-то понятные советы, вроде того:
— Давайте сразу царя!
Царь был, что называется, на очереди. Но до царя-то надо было ещё добраться.
И до несчастья с Алексеем Покотиловым Азефа носило где-то по заграницам, и после взрыва, когда наконец отыскался, — те же претензии:
— Что вас смущает? Смерть Покотилова? Но вы должны быть готовы к любым несчастьям.
— К любым?
— Даже к гибели всей организации! До последнего человека!
— Ну, тогда Плеве останется жив!..
Каменное лицо Азефа ничего не выражало, лишь слова — тяжёлые, как сами камни, несокрушимые:
— Что вы мне говорите! Плеве! Пустяки. Николай — вот наша главная цель. Было уже несколько попыток покушения на Николая II, но они срывались ещё на стадии первоначальной подготовки. То на высочайшей церемонии освящения корабля матрос, которому уже передали деньги и оружие... увы, сбежавший бесследно; то первая петербургская красавица, дочь якутского вице-губернатора Татьяна Леонтьева, взбалмошная аристократка — её метили во фрейлины; она настолько была вхожа в высшие круги, что ей в присутствии государя поручили, в благотворительных целях, продавать цветы, среди которых был спрятан кинжал... Словно насмехаясь над террористами, царь на этот вечер не пришёл, а Татьяна Леонтьева рыдала на плече у Савинкова:
— Ну почему, почему я такая несчастная?..
Встреча после этой незадачи происходила в отдельном кабинете ресторана на Морской, слёзы светских дам здесь были не в новость — слёзы украшали падших, милых женщин. А она была действительно мила. Белокурая, стройная, со светлыми родниковыми глазами — ах, сколько прелести! Сосватала её ещё в Женеве всё та же славная Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская с кокетливой, понимающей улыбкой: «Дарю её вам, Борис. Цените мою доброту». Он оценил... Он утирал её слёзы, с удовольствием утирал:
— Ну что вы, Таня... можно вас так называть?..
— А как же иначе, Боренька. Для вас — Таня, можно и...
— Танечка, да. Если бы вы знали...
— Узнаете... вполне возможно, в сегодняшний вечер... но дайте мне поплакать на вашем плече!..
Азеф, сам неисправимый бабник, со скучающим видом слушал эти полурассказы-полунамёки. Савинкову надоело оправдываться:
— Николай пока недостижим. Плеве! К тому же у меня после Покотилова и динамитчика нет.
— Так найдите.
— Найду, всему своё время.
Так ничего и не решив, он поехал в Киев, чтобы отыскать заранее обученную Покотиловым «динамитку» — Дору Чиркову, известную всем как Дора Бриллиант.
Не в пример Татьяне Леонтьевой, она оказалась маленького роста, с чёрными волосами и громадными, тоже чёрными, глазищами. Душа её горела фанатичным огнём.
— Хорошо, — сказала она, — я умею снаряжать бомбы. Но я хочу их сама бросать.
— Вы? С бомбой? Она же семь фунтов весу!
— Знаю. Но я так хочу... я должна умереть!