Генерал террора
Шрифт:
Видно, новеньких пригнали. Ведут мыться-умываться. Пожалуй, и с мылом. Для чего ж иного шайки?
Патин пустился от устья Шексны обратно на противоположный волжский берег. Но там, как раз на выходе, раздевался для той же антившивой цели красноармейский взвод. Без плакатов, зато с винтовками, которые деловито составляли в козлы. Вроде бы и нечего мужику бояться таких же голых, теперь уже без всяких звёзд, мужиков, но он саженками пошёл вверх и добрый час пережидал, пока они отмоют боевую гарь. Может, как раз ночные герои, чего им мешать. Полёживал под кустом, каждый раз вжимаясь в песок, когда проходили люди. Ведь и женщины случались, и совсем девочки; одной такой угораздило бросить под куст мячик, лезть на четвереньках за ним, а когда Патин стрелой выскочил навстречу, ещё и в ладоши захлопать:
— Ма-а, живой!..
Куст ли, человек ли — пойди разбери. Но мать-то, видимо, разобралась — бегом прочь от куста, из которого выпрыгивают в воду голые мужики!
Патин как ошалелый вниз по течению бузовал. Видел ещё издали, что красноармейцы натёрлись досыта свежим песочком, в колонну по два — и шагом марш в уличное нагорье. Знай спеши и сам одеваться. Мало ли опять кого принесёт. Одеяльце-то где? Под лодкой. Было бы смешно, если бы и лодка вдобавок уплыла или убежала — хоть за красноармейцами, хоть за визжащими на другом берегу беспризорниками.
Но лодка, спасибо ей, оставалась на своём законном месте — утлой мордой на горячем, уже сильно прогревшемся песочке. Патин завернулся в одеяло и рысцой, подметая свои же следы и озираясь, пустился восвояси.
Вся его одежда была выглажена и вдобавок разложена на стуле.
VI
В этот же день с почты, которая, оказывается, работала, на имя доктора Бобровникова принесли условленную телеграмму: АНДРЮША ЕДУТ ЛЮБИМЫЕ ГОСТИ. Капа, дочь земляка Тишуни?..
Доктора не было, телеграмму подала Авдюша. Он благодарно за всё покивал ей враз занывшей головой и побежал берегом к Гордию.
Там он застал... опять Савинкова! И не то чтобы обиделся, что его не известили, — просто напомнил:
— Если не ошибаюсь, меня оставили здесь доверенным лицом?
Савинков понял.
— Бросьте, Андрей. Мне показалось — за мной следили. А сюда ближе... да и главную квартиру не засвечиваем. Вечером всё равно вас известили бы. Что случилось?
Патин подал телеграмму и объяснил, что за всем этим кроется.
— Что делать?
— Как что? — вроде даже повеселел Савинков. — Встречать дорогих гостей.
— А здесь?..
— Капитан Гордий останется. — Он взглядом отсек всякое возражение. — Сам же мне сказал: пути так разворотило, что за неделю не соберут. Сколько вёрст?
— Пароходом, так сутки по Шексне кружить...
— А пехоходом?
— Тоже не поспеть на встречу. Вёрст тридцать по прямой.
— Лошадей?..
Гордий со своей обидой — его-то не берут — зыркнул на Патина:
— А машинист Егорий? На Слипе живут паровозники, лодочники. И разные другие мастеровые, но в общем-то это крестьянская слобода. Лошади у них наверняка имеются.
Они даже не заворачивали к доктору — по пути оттяпали ножом верёвку первой попавшейся лодки и переправились на другой берег, чуть пониже барского дома Крандиевских. Дальше была слобода, носившая непонятное название — Слип. Вроде судостроительного заводика что-то намечалось, док небольшой начали строить да эти самые слипы — дощатые спуски с берега к воде. Теперь все частью разобрали, частью пожгли на кострах, но название осталось. Слип, надо же!
Дом Егория они нашли без труда, а лошадей и того быстрее. Ни о чём не спрашивая, Егорий просто пробежался по окрестным закоулкам и вернулся с мерином и кобылой.
— Можно было и покрепче жеребца заполучить, но ведь ржёт, проклятый, особенно в ночи-то! — начал ещё извиняться он. — Зачем вам ржанье?..
— Незачем, друг расхороший, — приобнял его Патин. — Но как же за лошадей расплачиваться?
— Пригоните, ежели...
— А как нет?
— На нет и суда нет. С Богом, — перекрестил он и опять стал извиняться: — Вот худо, что седел не сыскалось второпях, подушки разве...
Соломенные подушки притянули-затянули седёлочными ремнями — чем не сёдла? Наказав Гордию сейчас же возвращаться на ту сторону, пустились ещё засветло. Остерегаться уже было некогда. Но Савинкову вздумалось свернуть к дому Крандиевских.
— С пустыми руками в гости не ездят.
Вот и весь сказ. Он один скорым шагом пустился в ворота барской усадьбы, про которую и Патин в гимназические годы был немало наслышан. Здесь жили художники, писатели, какие-то взбалмошные интеллигенты, чуть ли не революционеры, — без полиции не обходилось. Да и сейчас как в содоме: вопли, смех, детская несуразная матерщина, окрики воспитателей-надзирателей...
Савинков пропадал с полчаса, которые Патину в полдня показались. Зато и вернулся как верблюд — с двумя туго затянутыми мешковинами.
— Вот теперь можно и в гости! — весело сказал он, прикручивая к своей подушке один мешок и бросая Патину другой. — Кажется, ничего. Погостюем!
Тридцать ли, больше ли вёрст проскакали до Заломы — поди посчитай; кружить приходилось в виду каких-то непонятных кавалерийских разъездов на этой, левой, стороне Шексны, а как с глаз долой переправились по броду на правый бережок да как, сокращая путь, врезались по ночи в глухомань Забережья, так и поплутать пришлось. Попали, оказывается, на болотистые отвержья Железного Поля, к самым балаганам тайного лагеря. Но сейчас им делать там было нечего. Патин повёл по знакомым, казалось бы, тропам в сторону Избишина. Чуть не утонули с лошадьми на выходе с Гиблой Гати и вылезли в избишинские луга уже при ясной утренней заре не чище прежних рудокопов. Мыться-умываться в ручейке пришлось, да и лошадей покормить: пар от них, как в зимнее время, валил. Трава ещё не кошенная, долго ли нажраться лошадям. Из-за них самих задержка: не было мыла, речным песком, как те красные армейцы, оттирались. Особенно Савинков. Луговой ручей, впадавший в Залому выше Избишина, был холодноват, и Патин на правах здешнего жителя посмеивался:
— Почти как у Троцких! Или у них на дачах ванны потеплее?..
Но смеяться пришлось недолго: с верховой окраины Избишина вдруг чётко и ясно, как на «Зингере», в утренней тиши прострочил пулемёт. Они переглянулись, но не поверили. Может, швейная машинка у кого такая шумная завелась, может, на ней, такой по-утреннему раскатистой, кожи или железо теперь сшивают?
Не успели сесть на лошадей, как крепкая строчка повторилась, теперь с одиночной, ближней отдачей. Уже ничего не говоря, Патин бросил свою кобылу галопом и, конечно, без седла, чуть не свалился на излёте через канаву; только прежний фронтовой опыт — даже пехотному офицеру не возбранялась верховая лошадь — выручил из беды и помог удержаться на ещё не просохшей спине. Савинков, не в пример ему, держался лучше. Он не рвал меринка, а ободряюще присвистывал, одновременно разматывая рогожу мешка. Теперь, в виду цели, он даже шёл передом, как хорошо пущенная стрела; ручей вилял по луговине, мелкий и звонкий, можно было резать через него по прямой. Уже через минуту-другую, придерживая меринка, и крикнул Савинков: