Генерал Юденич
Шрифт:
— Мадам Штровман, Государь приезжает в три часа.
Она открыла дверь и сейчас же спросила:
— Вы думаете, я могу стоять на улице?..
— Я не знаю!
— Дайте мне вашу форму, чтобы я могла стоять поближе к Нему!
— Вон, посмотрите, солдаты пришли. Идемте, я дам вам косынку.
Потом я надела шубу и вышла на улицу. Она была полна солдат. Они становились по два в ряд вдоль всей улицы от поворота с главной и до самого госпиталя.
Никогда ещё, кажется, у меня не было такого чувства радости и каких-то сладких слёз!.. Я радуюсь такому счастливому дню. Может быть, единственному дню моей жизни? И почему-то хочется плакать! Слёзы сами катятся из глаз... В носу мурашки, губы дрожат, не могу слова выговорить...
Солдаты стоят весёлые, здороваются со мной, а я плачу...
— Здравствуйте, сестрица! Радость-то какая — сам Государь приезжает к нам!
— Да! Большая радость! — еле выговариваю я, а слёзы ручьём льются из моих глаз.
Солдаты тоже как-то присмирели.
— Да! Это не каждому доводится видеть-то Государя Императора, — говорит солдат.
— Погодка-то какая стоит! Только для парада Государева! — говорит другой.
— Они поближе придвинулись ко мне, чтобы вести общий разговор.
— Прямо, значит, с поезда и в церковь, а оттедова, по этой самой улице, в штаб и госпиталь. Поздоровается с ранеными, поздравит! Кому Егория повесит... Ну, потом, конешно по другим, прочим делам поедет...
— Я, так думаю, что Государь по другим улицам обратно поедет, чтобы, значит, все могли его видеть, — сказал бородатый солдат.
— А вы весь день будете стоять, пока Государь не уедет?
— Нет, сменят. Как обратно проедет — так и уйдём! Мороз сегодня шибко крепкий, — говорит солдат, постукивая нога об ногу.
— Я только сейчас обратила внимание на их шапки, на которых вместо кокарды были крестики. Да и сами они все какие-то бородатые и совсем не молодые!
— Почему у вас на шапках крестики?
— Мы второочередники! Здесь фронт спокойный, как раз для таких, как мы — старики. А вы, сестрица, из каких краёв будете? — спросил солдат.
— Я здешняя, кавказская, — из Баку.
— Вышла мадам Штровман, в моей белой косынке.
— Можно мне стать впереди вас, солдаты?
Все сразу обернулись.
— Впереди стоять нельзя! Но тут стойте, нам не помешаете! Места хватит, только долго не простоите на таком морозе! Ещё рано! Поди, в церкви сейчас!
Я пошла в комнату, чтобы согреться, замёрзла стоять, но в комнате ещё тоскливее стало...
— Барыня! Едет, едет! — кричит Гайдамакин.
Я выбежала на улицу и сразу точно горячей волной обдало меня! — Ура! Ура! Урааа! неслось снизу улицы. Солдат узнать нельзя было: лица строго-суровые. Стоят как по ниточке: по два в ряд, держа ружья перед собой. Офицеры чуть впереди солдат, вытянув шеи туда, откуда несётся всё громче и громче урааа! Вдруг снизу волна словно поднимается: ширится в громком ура!.. И дошла до нас. Я хотела тоже кричать ура, — раскрыла рот, но спазма сжала мне горло и вместо ура вырвались рыдания.
И ура неслось всё громче и громче! Показались какие-то автомобили — один, другой. Я протираю глаза, хочу лучше видеть, а слёзы снова ручьями бегут. А солдаты так радостно, так могуче кричали приветствие своему Государю!
Вот! Вот он! Кланяется на обе стороны. — Какое грустное лицо! Почему так Ему грустно?..
Вот и проехал! Скрылось светлое видение...
Я оглянулась. Мадам Штровман сидела на дощатом заборе и счастливо улыбалась...
— Слава Тебе Господи! Удостоились увидеть Государя! Теперь и умирать не страшно! — оборачиваясь ко мне, говорит солдат, утирая рукой слёзы.
И не один он плакал. Плакали и другие; вытирали глаза кулаком.
— Не поедет больше по этой улице Государь, — говорит солдат, сморкаясь прямо рукой и сбрасывая на снег.
— Ну вот, теперь пойдём обедать. Прощайте, сестрица.
— С Богом! — говорю я и тоже иду домой. Сейчас же пришла Штровман.
— Знаете, я думала, Он — что-нибудь совсем особенное! А Он такой же, как и все офицеры!
— Мне всё равно, что вы думали, но это Россия, это моя родина, это всё, всё чем мы русские люди живём... — Я ушла в свою спальню и долго ещё там плакала. О чём? И сама не знаю?
После посещения селения Сарыкамыш император Николай II был в полках на виду у турецких конных пикетов, стоявших дозорами на горах. Всюду он благодарил русское воинство за доблесть, раздавал щедрой рукой почётнейшие воинские награды — Егорий (солдатские серебряные и золотые Георгиевские кресты), посещал раненых в госпиталях.
Когда Николай II в сопровождении небольшой свиты и конвоя прибыл в приграничное селение Меджингерт, туда было приказано командировать отличившихся в первых боях солдат и казаков «всех рангов». Их там ожидало награждение Георгиевскими крестами из рук самого всероссийского императора. Однако дело с командированием кавказских храбрецов на царский смотр порой доходило до курьёзов.
В одном из мемуарных повествований белой эмиграции рассказывается о том, как в кубанском пластунском батальоне «выставляли» для награждения Георгием кубанских казаков: «K царю, в Меджингерт, на смотр «кавалеров» новых снаряжаем. Ломают голову сотенные командиры с взводными урядниками — кого послать?
— Хоменка бы представить...
— Так вин же зовсим босый, — отвечает взводный урядник.
— Ну, Пахомова...
— А вин в курдыньской одэжи...
— Тоди Хыля...
— А у його штанив чорт-ма... — вторит другой взводный...
Возможно, такой описанный разговор намного преувеличен. Но кавказские войска за первые месяцы боев в горах так пообносились, что в армейском штабе постоянно думали: откуда взять лишнюю сотню пар сапог, шинелей, шаровар и прочего солдатского обмундирования?
Государь Николай II Александрович, очень довольный состоянием Отдельной Кавказской армии и её боевым настроем, покинул Кавказ до решающих событий первой военной кампании, то есть до битвы за селение Сарыкамыш.