Генералиссимус Суворов
Шрифт:
– Слушаюсь, ваше величество!
Горчаков повернулся налево кругом и с радостью выскочил из кабинета.
Сбегая по лестнице, он посмотрел на часы: мать пресвятая Богородица! Начало двенадцатого, а в час государь уже садится за стол.
– Ильюшка, гони вовсю к Хвостовым! – крикнул он ямщику, прыгая в сани.
…У Хвостовых стояла тишина. Груша и Димитрий Иванович ходили на цыпочках, словно в доме был тяжелобольной.
Александр Васильевич, вернувшись с вахтпарада, так и объявил
– Воображают: сим победит заяц Александра Македонского!
Хвостовы пришли в ужас.
– Дядюшка, что вы сделали! – всплеснула руками Груша.
– Да государь… Да он… – заикнулся от волнения Хвостов. – Ежели у солдата на вахтпараде пуговица от штиблета отлетит, так командира полка тотчас же гонят на гауптвахту, а солдата сквозь строй, а тут…
– Меня пугать нечего: я, брат, стреляный. Я десять раз ранен. Из них семь раз при дворе! Прошка, сымай!
Он сбросил мундир, сапоги и лег на диван.
В таком виде и настроении застал его Андрюша.
– Дядюшка, государь очень недоволен…
– А я, думаешь, доволен?
– Государь гневается. Говорит, что хотел, чтобы вы попросились снова на службу.
– Вступить в службу могу. Но только пусть вернет мне всю мою былую власть: награждать, увольнять, отпускать в отпуск, производить в чины до полковника. Инспектором я был еще генерал-майором. Пятиться назад не желаю. Лучше поеду в деревню с ребятами играть в бабки. Больше пользы!
– Я не могу, дядюшка, передать, что вы говорите!..
– Передавай что хочешь, а я от своего не отступлюсь!
И Александр Васильевич отвернулся к стене, показывая, что разговор окончен.
Горчаков вышел удрученный.
– Что же делать?
– Скажи, что дядя с радостью готов служить… Был смущен присутствием его императорского величества, – советовал шурин Хвостов.
– Андрюшенька, скажи, что дядя заболел, плохо себя почувствовал. Не помнит, что говорил, – подсказывала сестра Груша.
Горчаков поскорее поехал назад.
– Ну что, сударь? – встретил его Павел.
– Дядя весьма смущен придворной обстановкой. Он никогда не чувствовал себя хорошо при дворе, – дипломатически ввернул Андрюша, намекая на прежний екатерининский двор.
– Это верно, – согласился император.
– Граф с радостью готов служить.
– А почему ушел с вахтпарада?
– Заболел. Простите, ваше величество, у дяди с желудком плохо. Стар уж, семьдесят лет, – прибавил дядюшке три года Андрюша – не знал, за что зацепиться, бедный посол.
– Да, да, не молоденький! Но смотрите, сударь, вы мне будете отвечать, ежели ваш дядя не образумится!
VII
Дядюшка
Павел неоднократно приглашал Суворова к себе на обед и вахтпарады, и всякий раз не обходилось без того, чтобы Суворов не «чудил».
Когда после первого памятного вахтпарада Суворов, приглашенный на обед к царю, входил во дворец, караульный офицер, увидев его, вскочил и закричал: «Вон!»
(Это были новые командные слова, обозначавшие: в ружье! Караульный офицер вызывал караул для приветствования входившего.)
Суворов повернулся и побежал вон из дворца. Он прошел всю площадь до гостиницы Демута и снова вернулся к Зимнему.
Повторилось опять то же самое.
Суворов уехал домой.
Царь прислал Горчакова узнать, что случилось, почему Суворов не приехал к обеду (хотя все во дворце в мгновение ока узнали об этой выходке). Александр Васильевич сказал, что он-де приезжал, но его выгнали вон.
В другой раз, когда Александр Васильевич уезжал из Зимнего, ему подали царскую карету. Суворов был одет по уставу: шпага висела, как полагается, сзади, между фалдами мундира, наискосок.
Суворов шагнул в карету, не поправляя шпаги. Шпага, разумеется, зацепилась за дверцу кареты, не позволяя шагнуть дальше. Суворов попятился назад, обошел карету и попытался влезть в противоположную дверцу. Шпага и там задержала его.
Тогда Александр Васильевич соскочил с подножки и пошел пешком.
Карета следовала за ним сзади.
Так же вызывающе продолжал держать себя Суворов и на вахтпараде. Он делал вид, что не может справиться с плоской шляпой: снимая ее, хватался то одной, то другой рукой за поля, и все мимо. Кончалось тем, что шляпа падала у него с головы.
Когда взводы проходили мимо Павла церемониальным маршем, Суворов суетился, пробегая между шеренгами, что считалось совершенно недопустимым, и все что-то шептал про себя и крестился.
– Что вы шепчете, граф? – спросил его выведенный из терпения Павел.
– Читаю молитву «Да будет воля твоя!».
Павел замучил своего флигель-адъютанта Горчакова вечными вопросами: почему Суворов делает то, почему сказал это?
Андрюша показывал вид, будто отправляется к Суворову за разъяснениями. Не доезжая до Крюкова канала, он возвращался во дворец с готовым ответом: Андрюша сам придумывал его. Дядюшка никогда не сказал бы того, что от его имени говорил племянник.
Такое ложное положение было нестерпимо всем троим – Суворову, Павлу, Горчакову.