Генеральские игры
Шрифт:
— Присядем? — Бергман показал на шезлонги. — Как говорят, в ногах правды мало.
Шоркин присел, не возражая.
— Вам налить? — Бергман взял бутылку, посмотрел на просвет.
— Спасибо, не надо.
Бергман поставил виски на место.
— Я тоже не люблю виски. Водка приятней.
— Зачем же покупать то, что не нравится?
Бергман взглянул на Шоркина печальными выпуклыми глазами.
— Я прагматик, Михаил Яковлевич. Мне нравятся домашние тапочки, махровый халат, лежание на диване… Но умом понимаю — нужно носить костюм, сидеть за столом, сражаться с конкурентами, покупать
Шоркин откинулся на спинку шезлонга и почувствовал, как эластичная ткань приняла его. Солнце грело приятно, совсем не жарко. В саду все дышало покоем и миром. Но Шоркин понимал, сколь обманчиво это впечатление. Бергман не скрывал опасностей, которые витали вокруг него. Его откровения заставили Шорки вспомнить детство, когда с куском хлеба, густо намазанным липовым медом, он выходил из избы на улицу. Свежий воздух, вкус сладости на губах окрашивали жизнь в радостные тона. Но вдруг со всех сторон налетали осы. Большие, нахальные, нисколько не путающиеся взмахов руки, они упрямо норовили сесть на мед, ущипнуть, слизнуть свою долю сладости, которой никогда сами не производили, но считали по праву своей добычей.
Сегодняшняя жизнь тоже во многом походила на сражение трудолюбивых пчел и ничего не производящих ос. Только сражение это шло не за мед — за деньги.
Одинокие фермеры, по дурости решившие, что, взяв во владение землю, заведя хозяйство и вкалывая с утра до ночи, испытают радость свободного труда, вдруг узнали, что на произведенные ими богатства претендуют и другие люди, ничего не делавшие, но нахальные и хорошо вооруженные законами и оружием.
Отбиться от тех, кто драл налоги, не удавалось никому. Государство — это спрут, который, сжав щупальцами, жертву не выпускает.
Бороться с рэкетирами и бандитами нисколько не проще. В трех недавних стычках были убиты пятеро нападавших и один фермер. Двух других защитников своего имущества власти отдали под суд. Как же иначе — закон не дает обычным гражданам права отбиваться от вооруженного нападения с оружием с руках. Для отражения наезда рэкетиров надо вызвать милицию, составить протоколы, завести уголовное дело, начать следственные действия…
Бандиты под суд не попали: живые скрылись, мертвые показаний не дали. А поскольку налицо имелись убитые налетчики и оружие, из которого их прикончили, у защитников правопорядка оказался материал для вершения правосудия.
Ничуть не лучше пример из индустриальной действительности. Несколько дельцов, объединив усилия, а как потом выяснилось, получив ссуду из криминального общака, образовали Приморскую акционерную компанию товаропроизводителей — ПАКТ. От её имени они приватизировали судоремонтный завод Рыбфлота. Рабочих уволили, а заводские корпуса превратили в склады для товаров, прибывавших из-за рубежа. Надежная охрана, невысокие тарифы на аренду складских площадей привлекали торговцев, и потекли денежки, обогащая хозяев.
Оставшиеся без средств работяги и их
Так и пошло в новой России. Тот, у кого есть деньги, занят бизнесом. У кого их нет, должен искать работу, не задумываясь над тем, что и как тебе придется делать.
Система законности, которой Шоркин служил долгие годы, вдруг потеряла ясность очертаний, на глазах обретала новые формы. Ломались с детства понятные социальные критерии. Новые нравственные нормы демократия выводила из экономической целесообразности и уровня богатства людей.
— Смотрю, вы колеблетесь. С одной стороны, такое радует. С другой — огорчает.
— Чем именно?
— Потому что вы мне понравились. И все же, если последует отказ, я найду другого сотрудника, будьте уверены. А вы потеряете перспективу. И еще. Выдачи государственных тайн от вас не потребуется. Мощности завода «Комета» меня мало интересуют. Я сам давал кредит этому предприятию и достаточно хорошо знаком с тем, что, как и в каком количестве там производят.
— Что же вас будет интересовать?
— Все, что работает на безопасность моего детища — «Вабанка». Ни больше, ни меньше.
Шоркин встал. Одернул пиджак.
— Я в безвыходном положении, Корнелий Иосифович. Говорю «да».
Все это время Шоркин испытывал неприятное чувство, словно находился на корабле в сильную качку: желудок то поднимался вверх, приближая комок тошноты к горлу, то опускался на место, хотя и это облегчения не приносило. К этому примешивалась брезгливость, которую испытывают, если нужда заставляет прикоснуться к чему-то противному, например, первый раз в жизни взять в руки жабу. Но едва он выразил согласие, произнес твердое «да», все беспокойства исчезли.
Бергман протянул Шоркину руку.
— Коли сделан выбор, Михаил Яковлевич, положение у вас теперь не безвыходное.
— Что я должен сделать?
— Внести свой вклад.
— Его величина?
— Мне нужно знать имена ваших осведомителей, которые работают в банке и обитают в моем окружении.
— Потребуется некоторое время: с этой публикой я непосредственно не соприкасаюсь.
— Сколько это займет?
— Дней десять.
— Отлично. Через десять дней мы подпишем договор о работе в банке. Теперь, если не возражаете, вернемся к моим гостям…
Прапорщик Иван Кудряшов два раза перечитал телеграмму.
«В СВЯЗИ С ОСОБЫМИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАМИ ПРЕДЛАГАЮ СРОЧНО ВЕРНУТЬСЯ К МЕСТУ СЛУЖБЫ. ДРОБОТ».
На первый взгляд в телеграмме все казалось ясным. Но когда Кудряшов задумался, понять, в чем же дело, не смог.
Да, Дробот — начальник штаба базы. Его приказ придется выполнять. Но что значит «особые обстоятельства»? В одной служебной инструкции, это хорошо помнил Кудряшов, эти слова означали начало войны. Однако в настоящее время войной и не пахло. Нет, здесь таилось что-то иное. В два дня свернув дела, он двинулся к месту службы.