Генеральские игры
Шрифт:
– Нет, ты определенно спятил! ГРУ как дракон о ста головах. Одну срубишь, а остальные в тебя вцепятся и порвут, как Тузик – грелку. Что за нелепые идеи? Сколько вчера на грудь принял, признавайся?
– Норму, – отрезал Конягин, взгляд которого стал застывшим, как у человека, находящегося в гипнотическом трансе. – Это к делу не относится. Ты вникай, вникай, Николай. Спецназовца нужно нанять такого, чтобы был не при делах. Уволенного в запас по состоянию здоровья или, к примеру, отстраненного за дисциплинарные взыскания. Мы его не приказом на задание пошлем, смекаешь? Денег посулим, посодействовать восстановлению на службе пообещаем. Списанный служебный пес, забытый всеми волкодав. Кто такого хватится?
– Так. – Завадский заерзал на месте. Если в его кресле и торчал шип, то теперь он как бы вминал его задницей обратно. – И что, есть у тебя на примете такой герой?
– Есть.
– Кто таков?
– Сейчас узнаешь, – пообещал Конягин, вставая. – Схожу к себе за личным делом одного прелюбопытного товарища. Я давно за ним наблюдаю. Как чувствовал, что однажды пригодится. – Он направился к выходу.
– У тебя и на меня дело заведено? – крикнул Завадский ему вдогонку. Заместитель замер. Обернулся через плечо и отрицательно покачал головой. А начальник штаба вместо облегчения почувствовал такой приступ изжоги, что, оставшись один, согнулся пополам в своем кресле, нашептывая искривившимися губами:
– Ох, доля моя проклятая. Устал я жить в этом сраном гадюшнике, ох, устал. Помереть бы, да так, чтобы разом, без боли… Но ведь не дадут, не позволят…
Кого он имел в виду? Уж не ангелов ли небесных, в которых сроду не верил?
К тому моменту, когда Конягин возвратился в кабинет с тощей папочкой в руках, генерал-майор Завадский успел не только справиться с припадком отчаяния, но и опрокинуть полстакана неразведенного спирта. Точнее говоря, сначала он принял на грудь, а потом уж расслабился. Свекольная окраска генеральской физиономии сделалась от этого только интенсивнее, зато на сердце полегчало. Хоть песни пой: «Из полей уносится печаль, из души уходит прочь тревога…»
– Ну, что там у тебя? – спросил Завадский, перемалывая зубами миндальный орешек. – Хвастайся, заместитель.
Ноздри Конягина чутко шевельнулись:
– Кажется, водочкой попахивает.
– У тебя одно на уме, Павлуша. – Тон начальника был сух и укоризнен. – Не до водки сейчас. Излагай.
– Вот, тут все написано.
Представив себе, как он станет читать дело, отлавливая одним глазом расползающиеся строчки текста, Завадский возвратил придвинутую папку обратно:
– Доложи устно. Ты же знаешь, я на слух лучше воспринимаю.
– Да знаю, знаю, – проворчал Конягин, косясь на шкаф, в котором начальник держал запасы спиртного, пополнявшиеся столь же регулярно, сколь и опустошавшиеся.
– Тогда докладывай, – поторопил Завадский, тоже поглядывая в сторону заветного шкафа. – Четко и ясно, без лирики. А то начнешь заливать, как тот соловей российский, славный птах…
Лицо заговорившего Конягина сделалось недовольным, но по мере того, как он заново знакомился с делом Михаила Алексеевича Хвата, кислая мина сходила на нет.
– Начинал в Грозном… Три ордена… Два ранения…
– Угу, – благосклонно кивал Завадский, – угу… угу…
На самом деле он внимал заместителю вполуха. Какая разница, где воевал и чем занимался этот капитан Хват, если жить ему осталось всего ничего? Как и Конягину. Таких проколов прощать нельзя, не то за первым последует второй, а там пошла писать губерния… Или плясать?.. Гадая об этом, он пропустил почти весь текст объективки и вынырнул из хмельной задумчивости не раньше, чем Конягин провозгласил голосом председателя трибунала:
– Уволен из рядов армии во время боевых действий в Кодорском ущелье. За невыполнение приказа командования и самовольное оставление расположения части.
– О как! – восхитился Завадский. – Так наш майор, оказывается, дезертир?
– Наш капитан чуток не дослужился до майора, – возразил заместитель. – Как в той песне Высоцкого…
– Отставить песни. По существу давай.
Конягин оторвался от дела Хвата и, немного рисуясь, доложил:
– По существу он шибко принципиальным оказался, наш капитан, – ухмыльнулся Конягин. – Вообрази: Грузия оккупирует Кодорское ущелье, абхазы воспринимают это как объявление войны, наши миротворцы вклиниваются между ними, чтобы не допустить кровопролития, а совсем рядом мелькают голубые каски ооновцев, от которых любой пакости ожидать можно. Наш 107-й пост, разделяющий верхнюю и нижнюю зоны ущелья, превращается в пороховую бочку, а миротворческий контингент, засевший там, на самом деле состоит из спецназовцев ГРУ. На всякий пожарный.
– И командует ими Хват, – догадался Завадский.
– И командует ими капитан Хват, – подтвердил Конягин. – На высшем международном уровне идут переговоры, грузины то обещают вывести войска, то грозятся перебить абхазов, представители ООН только и ждут, чтобы у российских миротворцев сдали нервы, из Москвы ежеминутно звонят, призывая не поддаваться на провокации. В общем, ситуация аховая. И вдруг ребятишки Хвата доставляют в штаб командующего КСМП хренову кучу пленных. Мать честная, да это же «голубые каски»! – Конягин по-бабьи всплеснул руками. – Они, видите ли, нарушили границу и незаконно проникли на территорию Абхазии, а наши спецназовцы их обезоружили и скрутили. Более того, капитан Хват сумел разговорить их и заставил дать показания перед видеокамерой.
– И что же они показали? – поинтересовался заинтригованный Завадский.
– Что никакие они не ооновцы, а военнослужащие США – это раз. Что им приказали затеять ночную перестрелку и отступить – это два. Что утром поднимется жуткая вонь по этому поводу – это три. Россия атакует представителей международной организации, представляешь? – Конягин покачал головой. – У них ведь уже и будущие раненые были назначены, которых собирались маленько подырявить из наших «АКМов». Короче, вытурили бы нас из ущелья, как миленьких, и тогда прощай, солнечная Абхазия. Но видеозаписи, представленные Хватом, стали важным козырем в этой игре. Вроде бы даже наш президент с американским битый час по телефону препирались. Завершилось все миром, полюбовно решили страсти не нагнетать, конфликт в ущелье заморозить.
– Но в таком случае, – недоуменно произнес Завадский, – этого хваткого капитана следовало к награде представить. Орел!
– Чересчур упрямый, с норовом, – поморщился Конягин. – Осел, а не орел. Поступил приказ инцидент замять, а американцев отпустить, принеся извинения. Думаешь, Хват подчинился? Потребовал, чтобы их арестовали и предали суду как диверсантов и шпионов.
– Потребовал он! – возмутился Завадский так, словно строптивый капитан лично ему осмелился норов показывать.
– Между нами, девочками, говоря, – Конягин понизил голос, – поначалу все к тому и шло. Но потом в Кремле предпочли с Белым домом чересчур не задираться, а Хвату это не понравилось. Он командующего миротворцами в измене родине обвинил и отказался участвовать в этой мышиной возне, как он выразился.