Генералы подвалов

Рыбин Алексей Викторович

— Я пойду кофе сварю, — сказала Настя.

— Конечно, конечно, иди, иди, — пробормотал Юрий Федорович, не отрывая глаз от экрана монитора.

Настя побрела на кухню. Навстречу ей из спальни вышла мама.

— Привет, ма, — бросила Настя. — Кофе будешь?

— Кофе? Наверное... Не знаю...

— Выпивки все равно больше нет. И хватит уже, а?

— Наверное, — пробормотала мама. — К тебе кто-то пришел? Я голоса слышала.

— Это не ко мне. Это к нам. Калмыков Юрий Федорович.

— Калмыков? А что ему надо? — неожиданная злоба зазвенела в мамином голосе, такая отчетливая, что Настя даже удивилась. — Зачем ты его пустила?

— Как — зачем? Пришел, вот и пустила. Поговорили мы с ним. И не ори на меня, пожалуйста. И так, знаешь ли, неважно мне. А если у вас с ним контры, то предупреждать надо. И вообще, не время, по-моему, сейчас ссориться. Да и не место здесь для разборок.

— Ты права. Прости. Но он пусть уходит. Скажи ему, что я плохо себя чувствую. Что я сама ему позвоню. Еще увидимся. К сожалению. Что он делает-то?

— В кабинете сидит, смотрит отцовские файлы. Работа, говорит, не ждет.

— Работа... Гори она огнем, эта их работа.

— Ты чего, ма?

— Да так, ничего. Неважно. Просто плохо мне, деточка моя, плохо.

— Ладно, сейчас выпровожу его. Только кофе пусть выпьет, а то неудобно, я обещала.

Скрипнула дверь, и в коридор вышел Калмыков.

— Здравствуй, Раиса. Извини, что я так неожиданно. Мне с тобой нужно поговорить, но сейчас, наверное, неудобно.

— Да, Юра, поговорить надо. Но ты прав, не сейчас. Как твои дела?

Настя видела, что мама изо всех сил пытается подавить в себе неприязнь к Калмыкову, которая нет-нет да и прорывалась в чересчур звенящих согласных, в резких поворотах головы, во всем ее облике.

— Какие теперь дела. Не знаю. Надо определиться, как дальше быть. Всем нам вместе.

Настя, к своему удивлению, заметила, что Юрий Федорович как-то приободрился после посещения папиного кабинета. Исчезла напряженность, скованность, он не подыскивал больше нужных слов, которые с трудом находил еще несколько минут назад. И хотя всем своим видом по-прежнему изображал печаль и смущение, но внутри у него, казалось, все пело от какой-то тайной радости. И еще Настя видела, что ему не терпится уйти.

— Ну, это все после. После, — повторил он. — Я, пожалуй, пойду. Позвоню вам с утра, фирма все сделает, все организуем, а то это такая воз.. — он замялся, смущенно глянув на Настю, — такая, я хотел сказать, история, все эти справки, взятки. С деньгами наличными у вас, кстати, нормально? А то пока со счетов снимете... Если что, на фирме без вопросов, любую сумму...

— Спасибо, — сказала Раиса. — Все в порядке. Извини, Юра, я сейчас просто не в себе.

— Да-да, конечно. Ну, до свидания.

Настя закрыла за ним дверь и снова подумала, что странным образом изменился Юрий Федорович после посещения отцовского кабинета. Она подошла к компьютеру, пощелкала мышкой, но ни один из запертых файлов не открывался. Калмыков не снял пароли. Наверное, так и нужно, ведь работа их продолжается, так что напрасно она психует, это все теперь не имеет никакого значения.

Калмыков сдержал слово. На следующий день все тягостные проблемы были решены. Настя, поговорившая на эту тему по телефону со множеством людей, была в курсе, каких денег стоило фирме, теперь уже калмыковской, — сделать все за один день.

Утром она съездила с Юрием Федоровичем за свидетельством о смерти, потом он отвез ее домой, сказав, что все остальное будет сделано по высшему разряду, и еще раз удивил ее своей странной бодростью. Он не мог скрыть ее даже за выражением глубокой печали, которую пытался демонстрировать на людях.

Насте казалось, что время стало сжиматься. Она и не заметила, как снова наступил вечер. Раньше за день она столько успевала, он тянулся бесконечно, а теперь... Поездила по городу в машине Калмыкова, вернулась домой, застав маму на кухне с подругой Ветой, естественно, за бутылочкой вина, посидела с ними с полчасика, взглянула на часы — мать честная! Почти ночь.

— А ты взрослеешь, Настенька, — заметила Вета, молодящаяся женщина лет под сорок, — прямо на глазах.

— Да что ты, — возразила мама, — она совсем еще ребенок. Я-то знаю.

— Не скажи, не скажи, Раечка. У нее такое выражение лица... Просто взрослая барышня.

Настя терпеть не могла, когда ее обсуждали прямо при ней, и молча ушла в свою комнату. Включила компьютер, но что с ним делать, не имела понятия. Не играть же, в самом деле. И не потому, что траур в доме, это все условности, нет, просто Warcraft вдруг показался ей совершенно пустым, не стоящим траты времени занятием. Игрушка для тупиц.

Она пошла в папин кабинет, снова помудрила с «Маком». Ничего интересного. Ну, записная книжка, какие-то схемы, списки — ничего заслуживающего внимания. Уже собираясь вернуться на кухню, чтобы как-то поддержать маму, Настя решила посмотреть, сколько места осталось на жестком диске. Вывела на экран схематичное изображение винчестера и даже выпрямилась вне себя от изумления. Диск был практически пустой. Если не считать нескольких мегабайт, занятых программами и крохотными по объему заметками, которые она сейчас видела, на диске не было ничего. Раньше, она точно это знала, компьютер был забит почти под завязку, отец даже говорил, что нужна более мощная машина, что работа тормозится. Значит, это Калмыков постирал все? Кто же еще? Или отец сам разгрузил? Черт их разберет.

Она стала одну за другой проверять дискеты, выглядывающие из пластмассовых стеллажиков. Половина их оказалась девственно чистой, половина заполнена какими-то расчетами, причем, как поняла Настя, столетней давности.

Правда, в машине еще оставались несколько запертых файлов, но количество информации все равно было мизерным.

* * *

Следующие три дня промчались как один сумасшедший миг. Подготовка к похоронам, сами похороны на Богословском, отец в огромном пугающе роскошном гробу, толпа полузнакомых и вовсе незнакомых людей с одинаково хмурыми лицами, потом поминки в квартире у родителей папы — все с той же невеселой толпой, которая, однако, как это всегда бывает, к концу вечера расслабилась от немалого количества водки и перешла в разговорах от воспоминаний к обычным своим темам — работа, дети... Где-то прошелестел первый стыдливо приглушенный анекдот, звякнул сдавленным смешком. Обычные поминки, очень даже обычные.