Гениталии истины
Шрифт:
Наташа действительно была похожа на мышь, пойманную в западню. В отчаянии она забежала под кровать своей старшей сестры и спряталась за деревянной ножкой возле самого плинтуса.
Ваня пододвинул стул к секретеру, достал фонарик, включил его и принялся хлестать подкроватную тьму жирными жилами карманного света. Сердце Наташи замерло. Это была уже не игра. Теперь она готова была ему простить и точилку и пропавшую на прошлой неделе трёхцветную ручку, но… время оправданий прошло. В хаосе эмоций и мыслей у неё вырвался отчаянный вопль «Господи!», и в тот же миг девушка оказалась в центре
Ваня зажал тётю Наташу в кулаке, вылез из под кровати и просунул свой правый указательный палец ей между ног. Поскольку её нынешний рост не превышал двадцати сантиметров, получилось, что она сидит на нём, как на бревне. Оба молчали.
Свободной рукой ребёнок взял с комода бечёвку, которой ещё только вчера была мирно перевязана коробка с вафельным тортом «Арахис», связал Наташе ноги и руки за спиной, как учил его Антон и… положил её в карман своей красной матроски.
41.
И война началась.
Ещё накануне вечером Судьба подстрелила Валерия Лебедева. Его сын Антон ушёл купаться и не вернулся. Переезд же на дачу был назначен на следующий день.
В районе 20.00 делегация, состоящая из Марии Анатольевны, иллюзорной Наташи и её мужа дяди Володи отправилась на квартиру к дяде Валере, дабы как нельзя более кстати проявить своё неуместное и бесполезное участие. Дядю Валеру они, разумеется, не застали. Он уже второй час нырял в поисках сына в одном из южных прудов Москвы, и поиски эти были, конечно, безрезультатны. На следующее утро договорились с водолазами и те, естественно, помогли. К полудню распухший труп Антона был обнаружен и доставлен на берег.
В районе же девяти утра между Ваней и его мамой состоялся такой разговор:
– Мама, а во сколько мы поедем на дачу? На сколько машина заказана?
– Глупый ты какой! – отвечала Ольга Васильевна. – Неужели ты сам не понимаешь, что мы не можем никуда ехать, пока не станет ясно, что с Антошей!
– А вдруг он утонул? Что же мы теперь, вообще никуда не поедем?
– Типун тебе на язык! Дурак ты какой у меня маленький!
– Я не хотел… – извинился Ваня, как взрослый.
В полдень же стало ясно, что он, к сожалению, оказался прав. Антон утонул. В тот момент, когда это стало окончательно ясно, Ваня отчётливо вспомнил то странное ощущение, тот бессмысленный холод в правой руке, когда несколько месяцев назад, в конце февраля, он шарил на дне снежной ямы в поисках пластмассового пупса, но никак не мог его там обнаружить. «Я же тебе говорила, не рой ямы! Плохо это! Умереть кто-нибудь может! Бестолочь ты этакая!» – снова, спустя три месяца, зазвучал у него в ушах голос бабушки. «Ерунда это всё!, – подумал Ваня, – Ребёнок не может быть виноват! А я определённо ребёнок. Я даже в школу ещё не хожу!».
Ровно в час дня появилась бабушкина сестра тётя Аня, работавшая неподалёку от их дома в каком-то «космическом» институте. Уже в дверях искренние слёзы задушили её. «Машенька-а! Машенька-а! Как же Валерочка-то выдержит такое! Гы-ы-ы!» – всхлипывала она в объятьях у Марии Анатольевны. Та, насилу освободившись от «сочувственной» хватки сестры, усадила её за стол и налила чаю. Почему-то в Ванину чашку.
«Мне Петровна, вахтёрша, – не унималась беспокойная тётя Аня, – ну ты её знаешь (это было действительно так – ведь Ванина бабушка тоже работала в «космическом» институте), сегодня и говорит, вот вы, Анна Анатольевна, в бога-то всё не верите, а ведь это он Вашего Антошеньку-то забрал! Гы-ы-ы!».
В два часа пополудни, когда стало окончательно ясно, что ни на какую дачу в ближайшие несколько дней семья Лебедевых не поедет, в Марьину Рощу вероломно вторглись войска ГДР.
42.
Мишутка и Тяпа сидели на каком-то перроне, а вокруг рвались авиабомбы.
– Ну что ты сидишь, философ хренов?! – истерично возмущалась Тяпа, – Вокруг же бомбы рвутся! Взрыв – это тебе не листок бумаги порвать!
– Это как сказать… – медленно процедил медвежонок, даже не повернувшись в её сторону.
– Ты меня прости, но я устала! – заявила обезьянка.
– От чего? – спросил Мишутка, но не с вызовом, как легко подумать, а спокойно.
– Я устала не понимать, ты медвежонок или осёл?
– Золотая середина… – улыбнулся он. Сразу после этого осколок свежеразорвавшейся бомбы вырвал из его правой лапки только что закуренную сигарету.
– Вот видишь! – с бессмысленным женским злорадством воскликнула Тяпа, – ещё бы немножко, и тебе могло бы оторвать голову!
– Могло бы и тебе… – так же спокойно возразил медвежонок.
– У тебя что, транс, милый? – с переигранной издёвкой выразившейся в неоправданно высокой интонационной амплитуде, осведомилась обезьянка.
«Хуянс» – подумал Мишутка и сказал:
– Малыш, не волнуйся! Поезд скоро приедет.
– И зачем я только с тобой связалась! – воздела руки к безразличным небесам Тяпа.
«Одиночество, – подумал медвежонок, – космическое одиночество…»
– И зачем эта война началась так не вовремя! – снова воскрикнула обезьянка, – Ведь не когда-нибудь, а именно тогда, когда Андрюшу сбагрили в лагерь! Ведь это тебе он мешал, каратаев злокачественный!
– Успокойся, пожалуйста! Своими воплями ты же всё равно ничего не изменишь!
– Конечно! Не ты же его рожал! Не ты же убегал с ним в животике из этой Центральной Африки!
«Охота пуще неволи» – подумал Мишутка и вслух согласился:
– Не я.
– Конечно, не ты. А я вот тебя спрошу, козла безразличного, почему, почему всё так?!
– Вероятно, Богу интересна именно такая коллизия.
– Богу интересна такая кол… - начала передразнивать медвежонка Тяпа, но окончание её реплики заглушил грохот совсем близкого, но всё ещё не смертельного взрыва.
На пятьсот тридцатой доле секунды после него Мишутка подумал «ой, неужели, она ранена!?»; на пятьсот тридцать первой – «слава яйцам! жива!», а на пятьсот тридцать четвёртой – «ну что с обезьяны возьмёшь? обезьяна – она и в Африке обезьяна!».
– Смотри, паровоз-то разбомблен… – изменившимся тоном пролепетала Тяпа.
«Эвакуация отменяется!» – послышалось из репродуктора ещё через две минуты.
Пришлось возвращаться домой.
Пройдёт ещё год и Генеральный Секретарь Понарошкии первоклассник Иван Лебедев напишет об этом трагическом дне стишок: