Гениталии истины
Шрифт:
– Ты? – воскликнул Эйлер. – Я чего-то не понимаю!
– Вот и я об этом, мой милый! – сказало то, что некогда было Мартой.
«Странное дело!, – подумал экстрасенс и почесался, – онаприготовила мне мрачную запеканку, онане из тех, кто прощает измены! И онадаже назвала меня «мои умные яйца»! Так, как называет меня одна лишь Бригитта! Неужели?» И он спросил её об этом прямо.
– Не совсем. – ответила Хелен. – Я – это я, а её я сделала душою своей вагины.
– А она сама? С ней-то что? Да как ты посмела, сучка?!
Алёнка
– Да и потом, что значит она сама? Она – вот! – добавила девушка и раздвинула ноги. Эйлер инстинктивно потянулся к её вульве, но Фортуна снова сомкнула бёдра.
– Мне кажется, тебя пора домой, Лео! – сообщила она. – А я ещё немного посплю. Я, знаешь ли, ужасно устала от всего этого. Всего хорошего!
И с этими словами она перевернулась на другой бок.
А через двадцать минут Эйлер уже отпирал замок собственной входной двери. Картина, представшая его взору как обычно была точь-в-точь такой, как он и предполагал, пока мчался на машине домой. То, что некогда было фрау Бригиттой, превратилось в фарфоровый труп, а в духовом шкафу его дожидалась самая мрачная запеканка, какую ему когда-либо доводилось есть.
Эйлер позвонил в маппет-морг и приступил к трапезе. Когда он съел свой первый завтрак вдовца, у него заболел было зуб мудрости, но его довольно быстро удалось заговорить.
Тут как раз и подъехали трое страусов, сотрудников морга. Они разбили клювами фарфоровую Бригитту, сложили осколки в синий мешок и попросили разрешенья откланяться. Экстрасенс не имел возражений.
39.
«Деструктивные культы, депрессивные культы, экспрессивные культы, эксклюзивные культы. Глупость какая!, – думал Мишутка, – Что мне теперь, пойти повеситься что ли, если действительно только я один знаю правду! Я же не виноват, что так получилось! Извините, на всё воля божья!». Подумав подобное, он решил, что это, пожалуй, стоит записать.
Медвежонок поднялся из-за стола, взял заварочный чайник, зашёл в санузел, вылил старую заварку, вернулся на кухню, заварил новую. Пока в жерло тёмно-синего фарфорового чайника, поступал кипяток, Мишуткино внутреннее бормотанье звучало примерно так: «Заварка новая – новая-кленовая – какая же она кленовая? – а вот бы был такой чай из кленовых листьев! – почему обязательно из кленовых? – можно и из дубовых! – дубовый чай! – приходите ко мне на дубовый чай! – а что у вас на первое? – а на первое у нас каша берёзовая! – угощайтесь! – всегда пожалуйста! – а почему бы мне, кстати, Тяпу по субботам не бить? Какая разница, муж я ей или нет? Да и кто тогда её муж? Кто тогда её муж, если не я? А может и вправду жениться на ней? Тогда, правда, Андрюшу придётся усыновлять, а мальчик – не подарок, конечно. Ой, не подарок! Ой, а его тоже буду по субботам бить! Точно! Буду всех по субботам бить! Будут у меня оба орать, святое семейство, кто кого переорёт! А что-то я такое записать только что собирался? А-а, вспомнил! Про то, что только я один знаю правду, и по сравнению с этим, даже не имеет значения, в чём именно она заключается! Потому что в том-то она и состоит, что лишь я один её знаю! Всё-таки это надо записать – забуду!» Он закрыл чайник крышечкой, накрыл его сверху своей бурой пижамой, неведомо как попавшей на кухню, и пошёл в комнату за тетрадкой.
И тут в квартире его раздались два звонка: один в дверь, а другой – телефонный. Голоса обоих звучали слишком уверенно, чтоб не предположить, что и тот и другой принадлежат женщинам. Медвежонок внутренне заметался. Если в дверь звонит Тяпа, то кто тогда притаился в трубке? А если же в телефоне Тяпа, то кто тогда ломится в дверь? В любом случае, если вторая из них – это кто-нибудь интересный, то как бы не выдать им себя самого? А может это не Тяпа? А кто? Может мама? А что ей надо? А вдруг одна из них мама, а другая – Тяпа, то есть всё совершенно неинтересно? Что же сделать сначала? Интересно, можно ли составить мнение о человеке на основании данного теста: что он сделает сначала – подойдёт к телефону или откроет дверь при условии, если звонки раздались одновременно? Кто из них хуже – тот, кто сначала кидается к двери или тот, кто бежит к телефону, как собачонка? Впрочем, собачонками являются и тот и другой.
«Наверное, я плохой» – обречённо подумал Мишутка и снял трубку.
– Ты сделал правильный выбор. Будь благоразумен и дальше! – сказал ему в левое ухо ангельский женский голос и скрылся в коротких гудках.
«Эко!, – поднял брови Мишутка, – ни мама, ни Тяпа, ни дать, ни взять!». И пошёл открывать.
– Ты, конечно, знаешь, что я никогда не испытывала к тебе особой симпатии. На мой взгляд, ты не мужчина, а существо, медвежонок ни дать, ни взять, а ведёшь себя так, будто имеешь право на то, на что не имеешь явно! Во всяком случае, на мой женский взгляд, но… – заявила с порога Сима.
– Что «но»? – неестественно, но эффектно улыбнулся Мишутка и мысленно заглянул ей под юбку. В принципе, ему там понравилось.
– Я могу зайти?
– Куда? – опять улыбнулся он и мысленно облизал ей щиколотку.
– Так, ладно. До свидания!
– Как, даже чая не попьёте… дубового? – с деланным возмущением спросил медвежонок и окончательно загородил ей проход.
– Учти, – предупредила Сима, – у тебя будут проблемы! Ведь я всё знаю!
– У всех будут проблемы. – тихо ответил Мишутка. – Ведь все всё знают. – и снова не преминул улыбнуться.
Когда Сима повернулась к нему спиной, он мысленно лизнул её анус. Но она, ничего не заметив, ушла. «А говорит, что всё знает! Интересно! Надо будет на досуге из этого вывод сделать!» – подумал Мишутка и запер дверь.
Он раскрыл наконец свою овальную тетрадь и записал туда следующее: «Если в ближайшие несколько секунд после того, как вы слышите слово «женщина», у вас в сознании не вспыхивает обобщённый образ её гениталий – вы либо лжец, либо невнимательны к собственным внутренностям, то есть, к себе самому. Но если второе – то всё, что вы говорите по любому из поводов – пыль, а женщины предпочитают непыльных!».
40.
Это случилось так. Ваня снова подхватил лёгкий насморк и был оставлен дома с Наташей. Мама ушла, бабушка ушла, дядя Володя ушёл. Остались мальчик и женщина.
– Ты мне сегодня не мешай! Мне заниматься надо! – сразу заявила Наташа.
– Хорошо, тётя Наташенька, я не буду. А ты мне потом, за обедом, расскажешь про динозавра Васю? – спросил Ваня.
– А с чего ты взял, что я тебя обедом буду кормить? – глупо пошутила было озорница Наташа, но тут же добавила, – ну конечно расскажу. Только до обеда чур мне не мешать!