Гений и злодейство, или дело Сухово-Кобылина
Шрифт:
Расплюев (останавливает его за руку).Дурак! Стой! — ты не так, а вот когда я ему вопрос изделаю.
Шатала. Слушаю, ваше бродие.
Расплюев (ставши против Пахомова).Ну вот, сынок, ты теперь мне и объясни, что замечал ты особенного в твоем жильце, Силе Копылове?
Пахомов (озираясь назад).Что… Я… заметил у Коп… (получает в затылок удар и прикусывает язык)ууу… ууу… батюшки…
Расплюев (Шатале,
( Шатала смотрит на него во все глаза.)
Постой, глупый бык, — я тебе эвту механику устрою… Эй, Качала, — поди сюда!
(Качала подходит.)
Качала. Чаво изволите, ваше бродие?
Расплюев. Стань вот сзади эвтого быка. (Становит его сзади Шаталы.)Вот так (поднимает ему руку),так! Как я тебе сигнал дам, так ты мне его в затылок и двинь… (Шатале.)Вот ты у меня, бычье рыло, и будешь знать, когда тебе следует свидетеля резнуть. (Отходит в сторону и осматривает.)Ну, вот, дружки, я вам механику и устроил… и устроил…
(Мушкатеры стоят в позе; Расплюев ими любуется.)
Теперь и отдохнуть можно. (Садится на стул.)Пойдет машина сама собою. (В духе разваливается на стуле и покачивается.)Н-ну, приятель, — объясни же мне, что заметил ты особенного в твоем жильце, Силе Копылове? (Дает сигнал.)
(Качала режет Шаталу — Шатала Пахомова — Пахомов вскидывается на воздух и валится на Расплюева. Они падают один на другого и катятся по полу. Шум и смятение.)
Пахомов. Ой, ой, ой… батюшки, у… би… ли… у… би… ли…
Расплюев (запыхавшись, приподнимаясь с трудом).Ох… стой… Ох — спину сломали… о… черти!!. палачи! (оправляется)вологоны проклятые, лукоперы… Ишь рыла-то здоровые уставили…
Ох (входит).Что это, — что такое?
Расплюев. Помилуйте, Антиох Елпидифорыч, — вот дворника допрашиваю, так никак не соображусь.
Ох ( посмотрев на Пахомова, Шатале).Что же ты, дубовая башка, так дерешься?
Шатала. Их блродие изволили говорить: режь — я и резнул.
Ох. Ты этак человека убьешь.
Шатала. Никак нет, ваше высокородие, я снароуку знаю; я его у самый загривок резнул. Мне их брродие строго приказывают: если ты, говорят, у меня человека убьешь, — так я тебя палками закатаю. Так я эфто у предмете имею».
Вот после того и Пахомов покажет вслед за Людмилой, что Копылов, дескать, оборачивался: «…сойдет с лестницы — ну — иное дело — случится — в стену и обернется!»
Снова спросим самих себя: жаль нам в эту минуту Пахомова? И снова, удивляясь себе, ответим: нет.
Однако повременим обвинять: себя — в жестокосердии, Сухово-Кобылина — в антигуманизме.
Вот зарисовка живой натуры — давней, начала нашего века. Тоже допрос, тоже свидетеля. Его покаянный и страшный рассказ.
«Вызывают в участок. Прихожу. Ведут в кабинет к приставу. Глаз на глаз. Вы знаете наших южных приставов? У них самих — ничего. Но у жен их всегда отличные имения и с каждым годом округляются. Господин выхоленный, франт, усы в стрелку, от брильянтина шилом торчат.
Посмотрел пристав:
— Ты музыкант?
— Музыкант.
— Пилишь или насвистываешь?
«Вижу, ничего. Добрый. Думаю: шутить хочет».
— Флейта.
— Семейный?
— Жена, двое детей.
— Мастерство какое-нибудь знаешь?
— Зачем же мне мастерство, если я на флейте 75 рублей в месяц зарабатываю?
— Здорово! Какие деньги вам, свистунам, платят!
«А я флейтист хороший. Если бы не семья, я, может быть, концертантом попробовал бы быть. Я и здесь 200 гульденов в месяц имею. Первая флейта!»
Говорит пристав:
— Слушай же, флейта, и думай. Такой-то тебе родственник?
— По жене.
— Ты мне покажешь, что по-родственному знаешь…
То-то и то-то.
— Как же я покажу, если я об этом в первый раз слышу?
Посмотрел на меня пристав:
— Подумай, — говорит, — рук об тебя очень марать не стану. Бить тебя не буду. Только раз! Даже не кулаком. Видишь, — рука складывается в горсточку. — Наотмашь по уху! Чок! Барабанной перепонки и нет. Понял?
Заметался я перед ним.
— Ваше высокоблагородие!
В ноги:
— Какой же я музыкант глухой? Вся семья по миру!
«А я-таки музыкант! У меня способности. У меня талант!»
Пристав:
— Вот ты, — говорит, — пока я эту бумажку пишу, и подумай. Кто тебе, флейта, дороже: женина родня или своя семья.
Написал бумажку.
— Ну? — спрашивает.
— Как же я буду невинного человека в каторгу законопачивать?
Придавил пуговку. Позвонил.
На пороге вестовой появился. Мужчина — в карман меня спрячет.
— Подержи-ка, — говорит, — мне эту музыку!
«Музыку» взяли на плечи.
Пристав встал.
— Ваше высокоблагородие! Стойте! Стойте! Согласен!
— То-то. Сидоренко, выйди. Через пять минут ко мне письмоводителя пришли. Пусть свидетельское показание запишет!
И рассказал мне все, что я «видел и знаю по этому делу».
— И вы?
— Показал!
Он сказал это тихим, упавшим голосом и добавил со скривленной улыбкой: