Гений, или История любви
Шрифт:
На следующее утро в дверь позвонили. Звонок разбудил Готье, и он не сразу сориентировался, что это не может быть Элиза. У нее есть ключи, она бы не стала звонить. Но спросонок Готье подскочил и побежал открывать, улыбаясь. Улыбка сползла с лица, когда на лестничной клетке он увидел Володю.
— Ты? — вздохнул Готье.
— Я, — кивнул Володя. — Я войду?
— Это она тебя послала? — спросил Готье.
— Ну не сам же я приперся. — Володя был холоден.
Обаяние Готье больше не трогало его душу, после того как он просидел несколько часов рядом со сломанной во всех смыслах слова Ингрид в больнице. Володя не винил Соню, он винил Готье. Соня была
— Заходи.
— Спасибо.
Володя прошел в квартиру, в которой не был уже почти полгода. Соня сейчас сидела у него в «хибаре», пила чай, слушала бесконечную бессмысленную болтовню его матери. Володя был горд, что Соня именно к нему обратилась за помощью в такой момент. Ему было приятно то, что он собирался сделать, и все же он испытывал некоторую неловкость, которую компенсировал подчеркнутой вежливостью.
— Что она сказала? — Готье был бледен. Впервые с ним происходило что-то подобное, и с удивлением он обнаружил, что ему больно.
— Она хочет, чтобы ты ушел.
— Почему она не…
— Не сказала тебе сама? — предварил его вопрос Володя. — Ты знаешь, ей сложно общаться. Она не хочет, чтобы ты на нее давил. Она просто хочет, чтобы ты собрал свои вещи, забрал собаку, отдал ключи, забрал все свои диски и кассеты — и ушел.
— Сегодня?
— Она готова дать тебе время. Не проблема.
— Я уйду сегодня, — покачал головой Готье.
Боль нарастала, странная, тупая, вполне переносимая. Но ему было не все равно. Ему хотелось что-то сказать, потребовать каких-то объяснений, посмотреть Элизе в глаза. Ему было обидно, что она выкидывает его из своей жизни вот так — как будто он ничего для нее не значит. Как будто между ними ничего не было, или то, что было, совершенно ничего не значит. Это же было не так! Она была с ним, она прижималась к нему, искала его губы, трепетала в его объятиях. А теперь прислала друга, чтобы тот выкинул его из дома?
— Как хочешь, — пожал плечами Володя. — Я могу вернуться позже.
— Не надо. Я… у меня и вещей-то почти нет.
Готье постарался сосредоточиться и проигнорировать боль. Это было сложно. Мысли разлетались, уходили в стороны, хотелось сесть и закрыть глаза, и чтобы он уже был где-то далеко-далеко, не здесь, и все это уже оказалось бы прошлым.
Наконец он встряхнулся, выпил воды и огляделся.
— Только ничего не забудь, — бросил Володя.
Фраза прозвучала грубо, и Готье отреагировал болезненно — он вздрогнул, замер и посмотрел в глаза Володе. Тот отвел взгляд и добавил:
— Соня собирается уехать из дома надолго и не сможет тебе ничего отдать, если ты что-то забудешь.
— Я не вернусь. Она может быть спокойна, — сказал Готье, и, к его радости, на место боли пришла ярость и злость.
Через час он вышел из дома, ведя на поводке Бориса Николаевича.
— До Ивана Франко, — сказал он водителю, поймав машину.
Володя видел его, он стоял в арке, в той части, где голуби грелись на газовой трубе. Он хотел убедиться в том, что Готье действительно уедет, не станет дожидаться Соню.
Он уехал, и больше Володя никогда его не видел, вживую, по крайней мере. Потому что карьера Готье была на подъеме, его песни крутили в радиоприемниках, фото печатали в газетах, а самого его показывали в новостях на музыкальных каналах.
Володя проследил взглядом за машиной, потом поднялся обратно в квартиру и позвонил Соне.
Ранней
Его мать вторила ей в голос. Кто, как не родители, должны и даже обязаны помочь своему ребенку? Ребенок запутался, он слишком долго жил один, ребенок страдал. Поэтому и проблемы, отсюда и музыканты, отсюда и роман, и вообще — она сейчас забеременеет, и все, на ее будущем можно будет ставить крест. Сейчас время забыть обо всем и заняться семьей. Что может быть важнее для мужчины?
Владимир Разгуляев позлился, покричал… и успокоился. Смирился с назначением, снова начал бриться — его борода нравилась испанке, но не нравилась жене. Он даже пригласил жену в ресторан, где предложил начать все заново. Словом, вел себя образцово, на радость Алене. Да, его мать оказалась куда более эффективным соратником, чем ее, Аленина, дочь. Как она добилась таких разительных перемен в поведении своего сына, кто его знает. Алена не думала, она только радовалась и собирала чемоданы. Все налаживалось.
На самом деле Владимир проявил поразительное упрямство в вопросе своей запоздалой, средневозрастной любви и даже позвонил матери напрямую, спросил ее в лоб:
— Это ты, мама?
— Что я? — Она сделала вид, что не поняла вопрос.
Сын пояснил. Он объяснил, как глубоки и серьезны его чувства, как нравится ему Веллингтон, как не хочет он отсюда уезжать, как молодо он чувствует себя рядом с Марией (так ее звали, хоть это и не было интересно никому из его семьи).
Бабушка выслушала его, помолчала, а потом спокойно ответила:
— Ты знаешь, сынок, что я всегда желала тебе только счастья. И я рада, что ты так влюблен. Я только хочу быть уверенной, что ты понимаешь, на что идешь.
— На что? Ну на что?! Разве человек не имеет права на счастье? — воскликнул он.
— Имеет. Но и счастье тоже имеет свою цену. В твоем случае, сынок, цена довольно высока. Это ты сейчас русский дипломат — при работе, при положении, при костюме. Останься ты, разведись — и карьере конец. Никогда ты не будешь уже дипломатом. Никогда не вернешься домой, на Тверскую, потому что жена и дочь выступят против тебя, ты ведь предашь их обеих. Ты должен это понимать.
— Миллионы людей разводятся!
— И все платят. Твоя Мария готова тебя содержать? Она хорошая хозяйка? Она выйдет за тебя замуж? Ведь тебе нужна виза, тебе нужен статус, и работать ты не сможешь — с русским образованием там ты сможешь разве что машины парковать. У моей знакомой сын эмигрировал в Штаты — так сидит в охране. Растолстел. Стоит твоя Мария всего, что ты создал? Всей твоей жизни?
— Ох, мама! — вздохнул он.
— Если бы ты мог просто с ней встречаться. Ну кто тебя заставлял пугать Ленку разводом? Тебе трудно было ночевать дома? Ведь у тебя жена не дура и не устраивала ни скандалов, ни истерик. Это же нужно ценить, разве нет?