Гений
Шрифт:
— Ну конечно! Знаю я, где ты был! Ты опять виделся с этой подлой тварью! О, господь еще покарает ее! И тебе тоже не миновать наказания! Погоди, увидишь!
При этом слезы ручьем лились у нее из глаз, и она жестоко кляла его.
Юджин испытывал чуть ли не священный ужас перед этими необъяснимыми доказательствами ее всеведения. Он не понимал, как могла Анджела знать или хотя бы с такой уверенностью подозревать что-то. Он до известной степени увлекался спиритуалистическими теориями и учением о подсознательном мышлении. Он верил в существование у человека некоего подсознательного «я», которое обладает способностью воспринимать окружающее и передавать свои впечатления дальше, и предполагал, что сознанию Анджелы сигналы эти передаются в виде смутных страхов и подозрений. Но если все непостижимые силы природы ополчились на него, то как может он продолжать подобный образ жизни, да еще и наслаждаться им? Очевидно, так нельзя. Он будет когда-нибудь жестоко наказан за это. Его страшила мысль, что существует какой-то закон возмездия, воздающий злом за зло. Правда, немало преступлений и пороков остается ненаказанными, но многое, надо полагать, сурово карается, доказательством чему могут служить такие явления, как самоубийство, преждевременная смерть и потеря рассудка. Так ли это? Неужели избежать расплаты за грехи можно, только воздерживаясь от них? Юджин много размышлял над этим.
Что касается возврата к материальной обеспеченности, то дело это было отнюдь не легкое. За несколько лет Юджин так отошел от искусства, от журналов, редакций, выставок, художественных магазинов и галерей, что ему представлялось почти невозможным снова вернуться туда. Вдобавок, он сомневался в своих силах. У него накопилось много набросков — типы рабочих и улицы в Спионке, Диган с его артелью, Карлотта, Анджела, но он знал, что все это вещи невысокого качества, что в них недостает той мощи, той выразительности, какими когда-то отличались его работы. Придется, думал он, сначала испробовать силы на журнальном поприще, если только удастся завязать отношения в этом мире, — поработать в каком-нибудь захудалом журнальчике, пока не почувствуешь себя способным на что-то большее. Но у него не было уверенности, что для него найдется даже такая работа. Серьезный душевный надлом вселил в Юджина страх перед жизнью, внушил ему потребность в моральной поддержке такой женщины, как Карлотта, или даже в еще более надежной и крепкой опоре, и предстоящие поиски работы пугали его. Обязанности, которые он выполнял сейчас, не оставляли ему ни одной свободной минуты. Но он понимал, что с этой жизнью надо покончить. Он устало думал обо всем этом, поглощенный желанием добиться чего-то лучшего, и в конце концов все-таки набрался смелости и распростился с железной дорогой, обеспечив себе сначала другую работу.
Глава XXX
Только по истечении изрядного срока, видя, как Анджела ведет почти безнадежную борьбу, чтобы жить на его заработок да еще кое-что откладывать, Юджин взялся за ум и стал серьезно искать более подходящую работу. Все это время он внимательно присматривался к Анджеле и наблюдал, как упорно и настойчиво, невзирая на все трудности и лишения, выполняла она все, что требовалось по дому. Она готовила, убирала, ходила за покупками; перешивала свои старые платья так, чтобы они возможно дольше служили и выглядели к тому же модными; сама мастерила себе шляпки — одним словом, делала все, что было в ее силах, стремясь к тому, чтобы денег, лежавших в банке, хватило, пока Юджин не станет на ноги. Она охотно мирилась с тем, что он брал из этих денег, чтобы одеться, тогда как сама не соглашалась ни цента израсходовать на себя. Она жила надеждой на лучшее. Очевидно, когда-нибудь Юджин поймет, как она нужна ему. Впрочем, она не верила, что их прежние отношения вернутся. Ей никогда не забыть прошлого, да и он не забудет.
Роман Юджина с Карлоттой, под давлением различных неблагоприятных обстоятельств, медленно близился к концу. Эта связь не могла противостоять бурям, обрушившимся на нее с самого ее возникновения. Во-первых, мать Карлотты осторожно дала понять зятю, что у него есть все основания не оставлять жену надолго одну, и это сильно связывало Карлотту. При этом миссис Хиббердел не переставала упрекать дочь в распущенности — примерно так же, как Анджела Юджина, — и Карлотте все время приходилось отбиваться. Она была настолько прижата к стене, что не рискнула снять отдельную квартиру, а Юджин ни за что не хотел брать у нее деньги, чтобы оплачивать дорогостоящие посещения загородных ресторанов и отелей. Карлотта надеялась, что у него когда-нибудь снова появится своя студия и она будет видеться с ним, как со знаменитостью, в его родной стихии. Так было бы во всех отношениях лучше.
Промежутки между их свиданиями, когда-то приносившими обоим столько радости, все увеличивались, и Юджин мирился с этим, хотя и не без сожаления. Если честно признаться, то после недавно пережитого недуга его романтические наклонности представлялись ему в плачевном свете. Ему казалось, что он начинает понимать, к чему они ведут. Богатства он таким образом, безусловно, не наживет, — Юджин все больше убеждался в том, что судьбы мира находятся в руках людей, чье счастье состоит в труде. Тунеядцы, как правило, теряют все, в том числе и уважение своих сограждан. Распутные люди быстро изнашиваются и сами себя позорят своими нездоровыми и недостойными наклонностями. Женщины и мужчины, живущие невоздержанно, оказываются рабами своей болезненной чувственности, и всякое здоровое общество если не выбрасывает их за борт, то игнорирует. Если хочешь достигнуть богатства, ты должен быть сильным, энергичным, решительным, воздержанным — да и сохранить богатство можно только с помощью этих качеств. Нельзя давать себе волю, в противном случае человек становится таким, каким был сейчас он, Юджин, — развинченным, угрюмым, больным душевно и физически.
Итак, пройдя через любовные увлечения и нужду, через болезнь и унижения, Юджин стал ясно понимать одно — если он хочет добиться успеха, он должен вести себя благоразумно. Улыбается ли ему такая жизнь? Этого он не мог сказать. Но у него нет другого выхода, как это ни печально, — а раз так, он постарается сделать все, что возможно. Задача трудная, но жизненно важная.
Надо сказать, что Юджин все еще сохранял подчеркнуто артистическую наружность и манеры, которые он усвоил в дни юности. Но теперь он стал подозревать, что это придает ему нелепый и слегка несовременный вид. В последнее время он стал замечать, что некоторые художники, из наиболее преуспевающих, внешне ничем не отличались от обыкновенных дельцов. Это объясняется тем, решил Юджин, что они живут в реальном мире, а не витают в эмпиреях. Мысль эта заставила его последовать их примеру: он отказался от свободно повязанных галстуков и небрежной прически и придал своей внешности строгую простоту. Он продолжал носить мягкие шляпы, считая, что они ему больше к лицу, но во всем остальном предпочел расстаться с артистическими замашками.
Работая у Дигана, он понял, что такое настоящий тяжелый и честный труд. Диган был простым рабочим. В нем не было ничего романтического, он и слыхом не слыхивал ни о какой романтике. Лопаты, кирки, раствор и опалубка — вот что составляло его жизнь, и он никогда не жаловался. Юджину запомнилось, как однажды он посочувствовал Дигану: десятник ежедневно вставал в четыре утра, чтобы поспеть к поезду, доставлявшему его на работу к семи часам. Но темнота и холод ничего не значили для Дигана.
— Ясно, а как же иначе, — отозвался он с обычной усмешкой. — Надо же вовремя быть на месте. Никто не будет мне платить за то, что я валяюсь в постели. Если бы вам пришлось с годик вставать так каждое утро, вы бы человеком сделались.
— Едва ли, — поддразнил его Юджин.
— Уж поверьте, — настаивал на своем Диган. — За один год. Будьте покойны, я вижу, что вы за фрукт.
Юджину было неприятно слышать подобные замечания, но все же он принимал их к сведению. Диган имел обыкновение делать окружающим весьма полезные внушения касательно труда и воздержанности, причем это выходило у него совершенно не намеренно. Просто эти два свойства — трудолюбие и умеренность — составляли его сущность.
Однажды Юджин отправился на Типографскую площадь в надежде, что, может быть, у него хватит смелости зайти в редакцию какой-нибудь газеты и предложить свои услуги. Там он неожиданно наткнулся на Хадсона Дьюлу, которого не видел уже много лет. Дьюла очень обрадовался ему.
— Ба! Да это Витла! — воскликнул он, пораженный невероятной худобой и бледностью Юджина. — Где же вы столько времени пропадали? Ужасно рад вас видеть. Что вы поделывали? Зайдемте к Гану, закусим, и вы мне все расскажете.
— Я был болен, Дьюла, — откровенно сказал Юджин. — У меня было очень серьезное нервное расстройство, и, чтобы переменить обстановку, я работал на железной дороге. Я обращался ко всяким специалистам, но они мне не помогли. Тогда я решил взяться за труд чернорабочего и посмотреть, что из этого выйдет. Я совершенно выбился из колеи и вот четвертый год только и занимаюсь тем, что привожу себя в норму. Но теперь я, по-видимому, на пути к выздоровлению. Собираюсь в ближайшие дни уйти с железной дороги и вернуться к живописи. Мне кажется, что я опять могу писать.
— Не странно ли? — задумчиво произнес Дьюла. — Я на днях как раз думал о вас и спрашивал себя, куда это вы могли запропаститься. Должен вам сказать, что я переменил род занятий. «Труф» приказал долго жить, и я занялся литографским делом. Я состою младшим компаньоном в одной фирме на Бонд-стрит и работаю в ней управляющим. Буду очень рад, если вы как-нибудь заглянете ко мне.
— Непременно зайду, — сказал Юджин.
— А теперь насчет ваших нервов, — продолжал Дьюла, когда они вошли в ресторан. — У меня есть зять, с которым произошла такая же штука. Он и сейчас все бегает по врачам. Я ему расскажу про вас. Вид у вас совсем неплохой.