Гений
Шрифт:
Дома перед обедом он снимал рабочий комбинезон и, приняв холодный душ, надевал новый коричневый костюм, купленный в магазине готового платья; он решился истратить на него восемнадцать долларов, так как имел теперь верный заработок. Ему нелегко было отлучаться из мастерской за какой-нибудь покупкой, поскольку заработная плата (пятнадцать центов в час) полагалась только за фактически проработанное время. Свои картины он сдал на хранение в Нью-Йорке, но не мог съездить туда (или, вернее, не хотел терять время), чтобы заняться их продажей. Он узнал, что может отлучиться в любую минуту, не вызывая никаких расспросов, — придется только пожертвовать заработком, но если ему хотелось сохранить плату, то для отпуска требовалась серьезная причина. Внешний вид его — вечером, по возвращении с работы в шесть тридцать, и в воскресные дни — был весьма привлекателен. Он производил впечатление человека воспитанного, чрезвычайно выдержанного и даже изысканного, а в тех случаях, когда ни с кем не разговаривал, — немного печального. Его грызла тоска и тревога, он чувствовал себя выбитым из колеи. Дома ему было скучно. Как и в Александрии, до встречи с Фридой, он тосковал по обществу молодых девушек. Где-то сейчас Фрида, думал он, что она делает? Не вышла ли замуж? Как жаль, если вышла. О, если бы жизнь послала ему такую девушку, как Фрида, — такую юную, прекрасную! Когда спускалась ночь, Юджин подолгу сидел, глядя на озаренную луною реку, созерцание природы было его единственным утешением, — и мечтал. Как красиво все вокруг! Как прекрасна жизнь — и этот поселок, и деревья в летнем уборе, и мастерская, где он работает, и река, и Джозеф, и коротышка Джимми, и Джон-Бочка, и звезды. О, если бы снова начать писать, снова полюбить! Любить! Любить! Разве может что-нибудь сравниться с тем счастьем, какое приносит любовь!
Весенний вечер, воздух, напоенный благоуханием, — как вот сегодня, темные деревья, склонившие верхушки; или призрачные сумерки, пронизанные серебряными, зеленоватыми и оранжевыми бликами, ласковый шепот ветерка, отдаленное кваканье лягушек — и девушка. Боже мой! Что может быть прекраснее этого? И какое значение имеет все остальное? Девушка — ее нежные юные руки обвиваются вокруг вашей шеи, ее губы прижались к вашим губам в упоении чистой любви, ее глаза поблескивают во мраке, как два светлых озера!
Так было еще совсем недавно с Фридой и когда-то с Анджелой. И как давно он пережил это со Стеллой! Милая, славная Стелла, как она была прелестна! А теперь он здесь, он болен и одинок, он женат на Анджеле, она скоро приедет, и… Он вставал, чтобы прогнать эти мысли, брался за книгу, расхаживал по террасе или шел спать. У него было тоскливо на душе, мучительно тоскливо. Где бы Юджин ни находился, для него существовала лишь одна радость — весенняя пора и любовь.
Глава XXII
В те дни, когда Юджин, живя словно в полусне, работал, мечтал, фантазировал, в Ривервуд приехала к матери Карлотта Уилсон — миссис Норман Уилсон, как ее называли в том мире, где она вращалась. Это была высокая брюнетка тридцати двух лет, красивая, изящная женщина английского типа, знавшая людей не только благодаря природному уму и ярко выраженному чувству юмора, но и на основании житейского опыта — иногда горького, показавшего ей и блеск жизни и ее изнанку. Начать хотя бы с того, что Карлотта была женою игрока, игрока-профессионала, одного из тех субъектов, которые, изображая джентльменов и действительно сходя за таковых, пользуются этим, чтобы беспощадно обирать своих неосторожных партнеров. Карлотта Хиббердел познакомилась с ним на скачках в Спрингфилде, куда приехала с отцом и матерью. Уилсон случайно был в этом городе по какому-то делу. Отец Карлотты, агент по продаже недвижимого имущества, одно время довольно преуспевавший, интересовался скаковыми лошадьми, и за его конюшней числилось несколько рекордов, правда, не мировых. Норман Уилсон тоже выдавал себя за агента по продаже недвижимости и довольно удачно провел несколько весьма крупных сделок с земельными участками, но главным его искусством и основой его благосостояния была игра. Ему были известны все возможности, какие предлагает город для азартных игр, он имел обширный круг знакомых, среди тех, кто увлекается игрой, — мужчин и женщин, как в Нью-Йорке, так и в других городах, — и его удача или искусство временами бывали поистине феноменальны. Но случалось, что его упорно преследовали неудачи. Были периоды, когда он мог позволить себе жить в самых роскошных квартирах, есть в лучших ресторанах, посещать самые дорогие загородные клубы и всячески развлекаться в обществе друзей. Но вдруг наступала полоса невезения, и Уилсон проигрывался в пух, но так как он упорно цеплялся за прежний образ жизни, то приходилось влезать в долги. Как и все игроки, он был до некоторой степени фаталистом и упрямо не сдавался, веря, что счастье вновь улыбнется ему. И так и случилось, потому что, когда положение становилось особенно затруднительным, его мозг начинал усиленно работать, и всегда находился какой-нибудь способ вывернуться. Система его заключалась в том, что он, как паук, плел паутину и ждал, пока в его сети не залетит какая-нибудь неосторожная муха.
Когда Карлотта Хиббердел выходила за него замуж, она не знала за своим пылким возлюбленным ни этого редкого таланта, ни его тайной пагубной страсти. Как и все люди его типа, он был нежен, вкрадчив, настойчив и страстен. Было что-то кошачье в его манерах, и это, как магнит, влекло ее к нему. Она не могла понять его в то время — да в сущности не понимала и позднее. Распутные повадки, которые она стала замечать за ним — и не только по отношению к себе, но и по отношению к другим женщинам, — изумляли Карлотту и вызывали в ней чувство гадливости. Она убедилась, что он эгоист, самодур, что это черствый, скучный, ограниченный человек, недалекий во всем, что выходит за пределы его специфического мирка. Когда у него водились деньги, он не отказывал себе ни в чем, что в его глазах способствовало украшению жизни, но Карлотта обнаружила, к своему прискорбию, что у него на этот счет самые превратные понятия. В обращении с нею и с другими он был высокомерен и покровительственно-снисходителен. Его напыщенная речь временами приводила ее в бешенство, временами забавляла. И когда страсть прошла, Карлотта за всем его позерством разгадала низкие мотивы и поступки, и на смену влюбленности пришло равнодушие, а затем и отвращение. Она стояла достаточно высоко по своему умственному уровню, чтобы не вступать с ним в частые пререкания, и была настолько равнодушна к жизни в целом, что ничто не могло огорчить ее по-настоящему. Единственной ее мечтой был идеальный возлюбленный, а так как она горько разочаровалась в муже, то и стала осматриваться в поисках такого идеального мужчины.
В доме у них бывали всякие люди — игроки, светские хлыщи, специалисты горного дела, биржевики. Иногда они приходили с женами, иногда без них. От этих людей, а также от мужа и благодаря собственным наблюдениям Карлотта узнала о всякого рода мошеннических проделках, неравных браках, любопытных случаях несходства характеров и половых извращений. Она была хороша, изящна, проста в обхождении, а потому открытым предложениям и намекам прямым и косвенным — не было конца. Она давно уже к этому привыкла. Поскольку муж изменял ей с другими женщинами и не стеснялся это афишировать, она не видела оснований избегать других мужчин. Любовников она выбирала осторожно, с большим вкусом, начав после долгих колебаний с человека, который ей очень нравился. Она искала в мужчине чуткости и утонченности чувств в сочетании с некоторой одаренностью, которая возвышала бы его над другими, а таких людей найти было нелегко. Подробный перечень ее связей был бы здесь неуместен, но надо сказать, что они наложили на нее известный отпечаток.
Внешне Карлотта почти ко всем и всему проявляла полное безразличие, хотя хороший анекдот или шутка всегда вызывали у нее искренний смех. Книги ее не интересовали, за исключением немногих романов реалистической школы, произведений совершенно особого порядка, о которых она говорила, что их следует издавать только для ограниченного круга читателей. Искусство настоящее, высокое искусство — обладало для нее необычайно притягательной силой. Она восхищалась картинами Рембрандта, Франса Гальса, Корреджио и Тициана и — с меньшим разбором, скорее с точки зрения чувственности любовалась нагими женщинами Кабанеля, Бугро и Жерома. В произведениях этих художников она видела действительность, украшенную богатым воображением. Люди вообще интересовали ее: странности их ума, их извращенные наклонности, лживость, увертки, притворство и страхи. Карлотта знала, что она женщина опасная, и двигалась тихо, по-кошачьи, с полуулыбкой на лице, несколько напоминавшей улыбку Моны Лизы, но меньше всего думала о себе — в ней было слишком много смелости. Вместе с тем она была снисходительна к чужим слабостям, великодушна до крайности и очень щедра. Когда ей говорили, что она чересчур далеко заходит в своей неразборчивости, она отвечала:
— А почему бы и нет? Мне ли судить других?
Ее теперешний приезд домой объяснялся тем, что между нею и мужем произошел разрыв. Он по каким-то соображениям должен был уехать в Чикаго, главным образом потому, как подозревала Карлотта, что дальнейшее пребывание в Нью-Йорке было для него небезопасно. Но так как Карлотта и слышать не желала об этом городе, да и общество мужа ей претило, она отказалась сопровождать его. Он приходил в ярость, подозревая ее в неверности, но ничего не мог сделать. Карлотте он был совершенно безразличен. К тому же она располагала другими источниками материальных благ помимо него или же могла в любое время ими обзавестись.
Уже несколько лет один богатый еврей не давал ей покоя, убеждая добиться развода и выйти за него замуж. Его автомобиль и состояние были к ее услугам. Но она удостаивала его лишь самых ничтожных милостей. Сплошь и рядом он вдруг звонил ей и спрашивал, нельзя ли приехать за ней на машине. У него их было три. Большинство его предложений она отклоняла с равнодушным видом. «К чему?» — был ее излюбленный ответ. Случалось, что и у ее мужа бывал собственный автомобиль. Она имела возможность пользоваться машиной, когда ей было угодно, одеваться, как ей нравилось, ее приглашали на интересные загородные прогулки. Миссис Хиббердел были прекрасно известны и не совсем обычные взгляды Карлотты, и ее семейные нелады, и ссоры, и склонность к флирту. Она всеми силами старалась сдержать дочь, заботясь о том, чтобы та сохранила за собой право добиться развода, а затем снова вышла замуж, на этот раз удачно. Норман Уилсон не хотел, однако, расстаться с ней по доброй воле, хотя было очевидно, что в их супружеском разладе он виноват больше, чем она. И если бы Карлотта скомпрометировала себя, пропала бы всякая надежда принудить его к разводу. Миссис Хиббердел подозревала, что дочь уже скомпрометировала себя, но трудно было сказать что-либо с уверенностью. Карлотта была слишком изворотлива. Во время семейных сцен муж не раз обвинял ее в измене, но эти обвинения объяснялись его ревнивым характером. На самом деле он ничего не знал.
Карлотта слыхала про Юджина. Как художник он был ей неизвестен, но сдержанные упоминания матери о его присутствии в доме, то, что он был художником, а теперь работал простым рабочим для восстановления здоровья, все это пробудило в ней интерес. Она предполагала на время отсутствия мужа отправиться в Нарагансет с компанией знакомых, но решила заехать сперва на несколько дней домой, чтобы составить себе мнение о Юджине. Узнав об этом решении, миссис Хиббердел почувствовала, что любопытство дочери задето, и, надеясь расхолодить ее, заметила как бы вскользь, что ее жилец, вероятно, скоро уедет, — к нему возвращается жена. Карлотта расслышала в этих словах желание воспротивиться ее планам и помешать ее знакомству с интересным человеком. Тем более решила она настоять на своем и поехать к матери.