Гений
Шрифт:
– Да, хорошо бы знать, что их не Кристиана рисовала.
– Вот-вот, и я об этом. Хотя вряд ли она до сих пор делает копии. Это как-то уж совсем тупо. Мы ведь ее в тот раз здорово припугнули.
Я ответил, что Кристиана слишком высокого о себе мнения, чтобы опускаться до интернет-аукционов.
Трег заржал.
– Не забывайте, это ведь может быть кто-то другой. Как думаете, есть кто-нибудь, с кем еще нам надо встретиться?
Я чуть не назвал Джоко Стейнбергера. Нет, все-таки это не в его стиле. Он слишком себя любит и жалеет, нет ему дела до других художников.
– Вы правда думаете, есть еще один копиист?
– А вы предполагали, что найдется первый?
Тут я не мог с ним не согласиться.
– Ладно, давайте проверим. Если решим, что рисунки вроде как подлинные, попробуем познакомиться с продавцом поближе. Свяжемся с ним, сделаем вид, что хотим купить еще, и таким способом до него доберемся. А если не получится, проверим его банковские данные. Угрохаем, конечно, уйму времени, но тут уж ничего не попишешь, все равно придется всякие постановления оформлять. – Он помолчал. – Я надеюсь, вы понимаете, какая это удача. Большую часть того, что объявляется в розыск, мы никогда не находим. Бога благодарите, уж не знаю, в какого вы верите, за то, что этот парень оказался таким дебилом.
Я предложил «приобрести лот немедленно».
– Не парьтесь, – ответил Трег. – Покупатель за 150 баксов – это я.
Жарким майским днем у дверей квартиры Фредди Гудрейса собралась большая компания. Двое полицейских из отделения Стейтен-Айленда, Сэм, сержант Ричард Сото, а за их спинами еще и я. Мне разрешили поехать с ними, хотя для этого пришлось долго качать права. Кому надо, чтобы в такой момент под ногами путался галерист? Даже Сэм была против.
– Это опасно, – сказала она.
– Что опасно?
– Мы не знаем, что может случиться.
– Я не понял, чего именно ты опасаешься?
Сэм не ответила. Надо было мне обратить внимание на ее молчание, потому что оно обозначало грань, когда расследование входило в новую стадию. Однако мне так хотелось присутствовать при аресте, что я как-то не осознал этого нового положения дел. В игру вступали профессионалы, а мне оставалось только отойти в сторонку и помалкивать.
Щелкнул замок, взвизгнули петли, и на пороге показался он. Высокий тощий старик в жеваной рубахе. Небритые ввалившиеся щеки. Вздутые вены на руках. Одной рукой он придерживал дверь, а другой опирался на косяк. На большом пальце ногтя почти не было, вместо него розовел шрам. Вблизи Гудрейс уже не казался хорошо сохранившимся. Он оглядел нас с ног до головы. Улыбнулся, и его лицо вдруг разительно изменилось. Он заговорил с нами, точно мы были его давними друзьями. Ну, скажем, раньше вместе на рыбалку ездили или в боулинг играли.
– Куртку брать? – спросил он.
– Смотря насколько вы мерзлявый, – ответил Сото.
Полицейские прошли в квартиру вслед за Гудрейсом. Там было темно и жарко. Мы с Сэм и Сото перешагнули порог и остались в коридоре, как будто боялись отравиться этим воздухом. Перед складным стулом стоял телевизор, на полу поднос, на нем кружка с отбитым краем и разводами от кофе. Невеселое местечко.
Когда его выводили, Гудрейс сказал:
– Я, наверное, до конца срока не доживу. Вы об этом не подумали?
– Я обязательно выпью за твое крепкое здоровье, Фредди, – ответила Сэм.
Мэрилин вернулась из Европы, и мы с ней несколько месяцев не разговаривали. Она с таким рвением окунулась в дела, что до нее нельзя было дозвониться. Во всяком случае, у меня не получилось. Уверен, что со всеми нужными людьми Мэрилин соединяли. Письма я ей тоже не писал, не считая тех двух. Я решил, что сделаю только хуже, настаивая на встрече. Мэрилин никогда не стеснялась требовать, и если бы она и в самом деле захотела услышать мои извинения, я бы об этом узнал.
Под конец лета установилась страшная жара. Однажды, через пару недель после шумного процесса над Гудрейсом, зазвонил телефон.
– Соединяю с Мэрилин Вутен, – сказали мне в ухо. По-моему, так обычно говорят, если вам звонит президент.
Момент для приглашения в ресторан Мэрилин выбрала самый неподходящий: я стоял посреди галереи, закатав повыше рукава рубашки, и наблюдал за установкой нового шедевра – пучка салата высотой в три метра. Я хотел было попросить ее перенести нашу встречу в верхах, но вовремя сообразил, что в этом случае я ее больше вообще никогда не увижу.
Нэт быстро привык к самостоятельности и даже как-то начал раздражаться, когда я возвращался к управлению делами. Я оставил его разбираться с салатом, скоренько принял душ, поймал такси и поехал в старую французскую кофейню. Находилась она далеко от Челси, так что риск нарваться на кого-нибудь из общих знакомых был минимальным.
Из такси я выбрался в таком состоянии, словно меня основательно накачали наркотиками. Душ я бы мог и не принимать, все равно приехал такой же потный, как и был. Вот Мэрилин, конечно, была свеженькая, чистенькая, вкусно пахнущая, ухоженная и гладенькая. Она чмокнула меня в щеку, и я тут же погрузился в облако ее духов: сандаловое дерево и жасмин. Я сказал, что рад ее цветущему виду. Я и правда был этому рад. Теперь я мог за нее радоваться, потому что больше не желал ее, или не скучал по ней, или не любил ее – решайте сами, что тут больше подходит. Короче, все кончилось, причем так давно, что даже ностальгии уже не вызывало.
Примерно с час мы обсуждали, кто взлетел, а кто упал с небосклона, и обсасывали детали последних светских скандалов. У истока большинства из этих скандалов, как обычно, стояла Мэрилин. Я исправно слушал, кивал и хмыкал в нужных местах. Последнее время я редко ходил на тусовки, поэтому мне трудно было разобраться во всех хитросплетениях интриг. В перерывах между фразами Мэрилин успела умять здоровенный кусок мяса и полную тарелку картошки фри. Принесли десерт. Мэрилин закурила, и царственного вида официант немедленно попросил ее погасить сигарету. Мэрилин скривилась и демонстративно раздавила окурок в тарелке для хлеба.