Генму
Шрифт:
— Тебе должны быть знакомы некие Тадеуш Мазур и Янек Птукльковски.
— Припоминаю, но смутно, — кивнул Радомир Ковальски, скребя щетину под челюстью.
— Ты их подставил. Они погибли из-за тебя.
— А мне казалось, из-за тебя и твоих соратничков, — келамовец посмотрел прямо в глаза Найту.
— Довольно! — рявкнул тот, вскакивая.
— Ну, наконец-то, сподобился! — ухмыльнулся келамовец.
Он развёл руки в стороны и положил их на спинку дивана. И Найт понял, что этот парень жаждет смерти.
Киборги,
Выстрел принесёт Радомиру Ковальски избавление от всех страданий и унизительной участи проститутки.
Но палец на спусковом крючке как будто окаменел.
«Вот она, смерть. А не безликие фигурки, которые падают где-то там далеко, за сотню шагов», — будто бы Дэл стоит рядом и шепчет это Найту в ухо.
Найт убил несколько сотен человек, химер и киборгов. Но по-настоящему осознавал себя убийцей лишь в такие моменты.
Мальчишка из банды Свободных Волков, одетый в футболку с «Танцующим Альбиносом». Тод и Янек. Этот Радомир Ковальски. Очень сложно смотреть на их лица.
Рука молодого киборга не дрожала, будучи наполовину механической. Но его сердце, его живое сердце вздрагивало и сжималось.
Если сделать над собой усилие, то можно убить и глядя жертве в глаза. В данном случае это будет даже не убийство, а благородная месть.
Радомир спокойно смотрел в лицо своей смерти и ждал.
И вдруг Найт опустил оружие.
— Дэл не просто так оставил тебе жизнь, — глухо проговорил он, обессиленно присев на диван. — Мёртвая Голова никогда не оспаривает приказов. Ты должен был умереть, как и все в том Притоне. Однако ж ты здесь. Почему? Скажи мне, почему?
— Наверное, твоему Дэлу отсос понравился, — пожал плечом келамовец и криво усмехнулся.
Найт прикрыл глаза и едва заметно дёрнулся от боли.
— Уходи.
— Так что, башку ты мне не отстрелишь? — Радомир тем не менее встал и шагнул к двери.
— Пошёл вон, — раздельно процедил Найт.
Келамовец фыркнул, подхватил свои ботфорты и вышел, на мгновение запустив в комнатку грохот музыки — изуродованную «Зиму». После него остался запах шампанского и несколько золотых блёсток на полу и диване.
Неужели Дэл любит его? Не мог Мёртвая Голова нарушить приказ без веских причин. Сохранил жизнь никчёмной шлюхе, хотя это наверняка повлекло бы за собой большие неприятности и трудности с дальнейшей карьерой. Сюда ходит только к этому мужлану, хотя «Паноптикум» славится своими роскошными сучками, которых практически невозможно отличить
Других объяснений Найту в голову не приходило. Любит… Любит, любит!
Тогда пусть этот Радомир живёт. И если его жизнь для него так невыносима — что ж, неплохая месть за Янека и Тода.
Зашуршали двери, качнуло модными басами. Найт медленно поднял голову и увидел перед собой Люция, который совершенно не изменился с годами, и Блисаргона Баркью.
— Знаешь, дорогуша, Папочке очень не нравится, когда его девочкам угрожают оружием, — спокойным тоном произнёс Баркью.
— Больше не повторится, — глухо отозвался Найт, снова опустив голову.
— Конечно, не повторится, — Люций шагнул к нему, скаля хищные зубы, — потому что ты сейчас отсюда вылетишь и никогда не вернёшься!
— Люц, дорогуша, оставь нас с этим зайчиком наедине, — остановил его Блисаргон.
Недовольно рыча, химера вышла.
— Что ж, давай поговорим, — Блисаргон присел рядом на диванчик и, закинув ногу на ногу, приобнял Найта за плечо. — Чем тебе не угодил Эр?
— Ничем, господин Баркью, — помотал головой Найт. — Всё… всё хорошо. Я просто выпил слишком много…
Он встал, но Блисаргон Баркью лёгким рывком вернул его на место.
— Ты не пьян.
Найт вдруг сник, выдохнул скороговоркой:
— Я генму, урод, я хуже этого наркомана, этой проститутки…
— Ах, вот оно что! — грудным баском проговорил хозяин «Паноптикума». — Ревность. Ах, какая ностальгия… Ну-ну, такой большой мальчик, а нюни распускаешь!
Он взял Найта пальцами за тяжёлый, крепкий подбородок и заставил посмотреть себе в глаза.
— Никакой ты не урод. Просто тебе нужно чуть больше красок. Ну-ка…
Блисаргон Баркью деловито повертел его голову из стороны в сторону, затем достал из внутреннего кармана манто маленькую косметичку и принялся за дело.
Серебристо-серые тени, тушь, слегка намеченные с внутреннего края линии бровей. Грубые, резкие черты Найта проступали под умелой рукой Блисаргона Баркью, словно прекрасный сад из тумана.
Мазнув серебристым блеском губы Найта, слишком яркие на фоне беспигментной кожи, и усилив тем самым акцент на глаза, Блисаргон слегка отодвинулся и критически оглядел своё творение.
— Ну вот. А говорил, урод. Знаешь, дорогуша, это очень хорошо, что ты альбинос. Ты как чистый лист, на котором можно нарисовать что угодно.
— Вы правы, господин Баркью, я как чистый лист, — отозвался Найт, опуская ресницы, оказавшиеся неожиданно длинными. — Во мне ничего нет.
— Но разве это плохо? Машину, например, тоже можно запрограммировать на что угодно. Она сама по себе не злая и не добрая. Вероятно, этим она и совершенна. Идеальное равновесие.
— Но я не машина, — удручённо вздохнул Найт. И добавил: — Увы, не машина.