Геном убийцы
Шрифт:
— Организм, наверное, хорошо настроен. У нас в спецназе даже существуют курсы обучения саморегуляции. Вы чем-то подобным пользуетесь?
— Не совсем подобным. У меня другая методика. Дело в том, что любой организм можно настроить соответствующим образом. Хоть на здоровье, хоть на болезнь. Это и есть моя работа — настройка человеческого организма. То, чем так интересуются наши специалисты по оружию. И не только, как вы утверждаете, наши. Мы с группой, которую я возглавляю, даем стабильные практические результаты, хотя российские стационарные академики, несмотря на эти результаты, признавать нашу методику не желают. Сами они ничего показать и сделать, к сожалению, не могут, а тем, кто что-то делает, Академия наук всячески вредит. И при этом академики возмущаются тем, что государство пытается реформировать их структуру. Ее не реформировать следует, а полностью прикрывать и создавать новую
Старший лейтенант только плечами пожал.
— Я не могу поддерживать вас в этом разговоре, потому что не имею в этой области нужных знаний, — мягко отказался Ослябя от темы. — Хотя меня интересует, как вы можете настроить организм. Мне, как человеку не просто военному, а офицеру спецназа, хотелось бы ознакомиться с вашими методами. Это может, как я понимаю, иметь практическое значение для того, кому приходится воевать. Причины для любопытства у меня очевидные. Вот я смотрю на вас, Людмила Николаевна, и искренне удивляюсь, да и любой человек удивился бы. Вы так долго просидели на этом каменном уступе. Ночью, когда я разговаривал с вами, у вас зубы стучали так, что я боялся за ваш мобильник. Были опасения, что вы его разжуете. Тогда у нас с вами не было бы телефонной связи. Когда я вытащил вас, вы на ногах стоять не могли. Ноги вас, помнится, не держали, и солдаты вынуждены были вас поддерживать. А уже через короткий промежуток времени вы бежали вместе со всеми солдатами моего взвода полная сил и энергии. Это тоже последствия вашей методологии?
— Именно. Это и есть тот практический результат, который академики не хотят замечать. Хотя методология эта не моя, и вы зря мне ее приписываете. Я только один из разработчиков и продолжателей темы. Своей темы, но в продолжение темы, уже апробированной до меня. Саму методологию разработал профессор Гаряев. Слышали про такого ученого? Петр Петрович сумел добиться основных результатов до того, как его перестали подпускать даже к аппаратуре, которую он создал. И теперь он, доктор наук, профессор, вынужден проводить эксперименты дома. Ему много раз предлагали перебраться за границу, предоставляли там хорошие условия. Но он не пожелал. Он пытается принести пользу своей стране.
— А что он сделал? — спросил старший лейтенант. — Где-то я слышал эту фамилию…
— Он научился считывать специальным лазерным устройством информацию о ДНК человека с фотографии и перекладывать ее в звуковой ряд. У каждого человека есть дома детские фотографии. Петр Петрович предпочитает работать с фотографиями совсем маленьких детей, нескольких месяцев от роду. В этом возрасте ДНК еще чистая и представляет собой программу здорового человеческого развития. А потом взрослому больному человеку предлагается слушать программу своей ДНК в качестве звукового ряда. И это настраивает его, возвращает его ДНК, которая тоже умеет, оказывается, слушать, к своей первооснове, и в итоге излечивает серьезно больного человека. Более того, метод Гаряева останавливает старение организма. Если бы вы видели сами Петра Петровича, вы бы не дали ему больше пятидесяти лет. А ему уже за семьдесят. Конечно, омолодиться и стать юным благодаря этому методу нельзя. А вот остановить старение — возможно. Гаряев на себе испытывал свое оборудование. Тогда ему было около пятидесяти. И до сих пор у него сохраняется такой биологический возраст. Он не стареет. Сколько лет вы мне дадите?
Людмила Николаевна посмотрела на старшего лейтенанта с усмешкой.
— Я просто знаю, что вам сорок три года, но выглядите вы женщиной, которой около тридцати. Наверное, даже чуть-чуть меньше тридцати.
— Вот-вот. Мне было двадцать девять, когда я стала прослушивать записи со звучанием своей ДНК. И это как раз тот возраст, на который я сейчас выгляжу. Так же я выглядела в двадцать девять, когда работала вместе с Гаряевым.
— Значит, сейчас вы с ним не работаете?
— Я себе выбрала другую тематику. Которая и заинтересовала, как я понимаю, военных. Хотя я, как человек, долгое время занимавшийся спортом, разрабатывала свою методологию только для восстановления спортсменов после сложных стартов. У меня более практический подход к применению методики Гаряева. Я занимаюсь не излечением больных, вне зависимости от их болезни, а приведением спортсменов к наилучшей спортивной форме. Пока еще не в массовом масштабе, пока только на экспериментальном уровне. Для этого я также снимаю лазером программу ДНК спортсмена, но не с детской фотографии, а уже с фотографии, когда спортсмен находился в своей наилучшей форме. Переношу эти данные в звуковой ряд, спортсмен слушает, и его ДНК в действительности воспринимает ту самую старую программу. Более того, моим собственным достижением является то, что я сумела использовать фотографии других спортсменов, высококлассных спортсменов, для снятия их ДНК-программ, и эти программы получают ранее ничем не примечательные середнячки в спорте. И показывают удивительные результаты. Но здесь есть опасные моменты косвенного влияния. У каждого народа имеется свой менталитет, и этот менталитет тоже находит свое отражение в ДНК каждого представителя этого народа. Так, у нас получилось, что один добрый, в общем-то человек, но спортсмен среднего уровня, после полугодового прослушивания записи известного американского спортсмена превратился в злобное, жадное и расчетливое существо. Стал стопроцентным американцем. И даже его родители заметили перемену. Но при этом сам спортсмен показывал стабильно высокие спортивные результаты, такие, о которых раньше и мечтать не мог. И мне, чтобы вернуть этого человека в его естественное состояние, тоже пришлось работать с детскими фотографиями спортсмена. Процесс был долгим, но удачным.
— Значит, — серьезно произнес Ослябя, — если снять ДНК-программу больного человека и переслать ее здоровому, здорового тоже можно превратить в инвалида?
Людмила Николаевна невесело усмехнулась.
— Признаться, от военного человека я ждала именно этого вопроса.
— Он вам не нравится. Я так понял.
— Я слышу этот вопрос постоянно. Как и Петр Петрович Гаряев, я категорично заявляла и заявляю, что никогда не делала и не буду делать психотронное оружие. Я не уважаю ученых, которые становятся авторами и соавторами проектов, связанных с человеческими смертями. И не хочу, чтобы меня точно так же не уважали. Это вопрос профессиональной этики и обсуждению не подлежит.
— Вы считаете, что я пытаюсь вас уговорить? — откровенно и открыто, с широкой улыбкой засмеялся Виктор Юрьевич. — Вы ошибаетесь, Людмила Николаевна, серьезно ошибаетесь. Но я повторю, в чем состоит мой профессиональный интерес. А он после вашего рассказа уже оформился в конкретные вопросы. Я — офицер спецназа ГРУ. То есть я являюсь человеком, который служит в частях постоянно действующей армии, в частях, которые всегда на боевом положении. И бывают у нас и потери, и ранения. Как командир взвода, за время своей офицерской службы я трижды писал письма матерям погибших солдат. Это неприятно, даю вам слово. И несколько раз писал письма матерям солдат, которые стали инвалидами. Я понимаю, что вернуть к жизни погибших — это прерогатива высших сил, но исцелить серьезно раненых ведь тоже, наверное, возможно. Вот с этой точки зрения ваш метод меня и может интересовать.
— Это, наверное, возможно, — без особого энтузиазма согласилась Людмила Николаевна. — Естественно, у человека не отрастет ампутированная конечность. Но что-то сделать, думаю, можно. Я подумаю. Мы к этому разговору вернемся позже…
Глава восьмая
Солдаты тем временем завершали переход вокруг скалы и один за другим перебирались к своему командиру. Последним, уже не имея веревки в качестве перил, но подцепив ее к поясу в качестве страховки, тропу преодолевал младший сержант Задонский.
— Обошлось без потерь… — проговорила Людмила Николаевна со вздохом облегчения. Она считала такой переход по скале подвигом и не понимала, что для солдат спецназа ГРУ этот подвиг — просто повседневная служба.
— Нам сейчас потери ни к чему. Нам скоро в бой идти, где каждый ствол будет ценен, — просто сказал командир взвода. — Парни ответственность чувствуют. А ответственность иногда бывает сильнее чувства собственного сохранения.
— Чувство собственного сохранения — это безусловный рефлекс всего живого.
— Значит, наука не отводит места подвигу во благо других?
— Отводит. Но при таком подвиге усилием воли ломается сама сущность человека.
— Наверное, вы правы, говоря о том, чтобы закрыть амбразуру грудью. Но ведь скоростное преодоление такого сложного маршрута, бег до изнеможения только ради того, чтобы спасти других, и бой после этого бега — разве это не подвиг? Повседневный, но — подвиг, я считаю.
— Да, после таких суперсложных дистанций — и сразу в бой? — удивилась женщина. — Вы же уже один раз преодолели этот путь, солдаты измотаны. И преодолеваете его снова. А потом еще и в бой, где стреляете не только вы, но и в вас тоже стреляют…