Геносказка
Шрифт:
Чтобы отвлечься от этой мысли, он бросил взгляд на хронометр — семь минут до полудня, — но мысль вернулась назад с настойчивостью голодной мухи.
«Она позволила тебе мучиться от жажды в доме на крыше. Она позволила Антропосу почти задушить тебя. Все это ради того, чтобы сберечь собственную жизнь. Стать еще на шаг ближе к цели. Предельно рационально, что сказать. Что, если в ее прозрачных холодных глазах ты сам — просто инструмент? Удобный, привычный, даже ценный. Но все-таки — инструмент. Который рано или поздно придется
— Гретель.
— Мм…
— Гретель.
— Что?
— Почему мы остались в Вальтербурге?
Вопрос был неожиданным и неуместным, но ее бесцветные глаза взглянули на него совершенно без удивления.
— Потому что мы с тобой так решили, братец.
— Перестань. Мы оба знаем, что так решила ты. Мое желание не играло никакой роли. Это ты хотела здесь остаться. Я лишь согласился.
— Разве тебе не надо следить за полем?
— Еще шесть минут, и никого нет. Видимо, Бруттино пунктуален. Так почему?
Она погладила пальцем узкий бледный лоб. У любого человека этот жест выражал бы задумчивость. Но Гретель не использовала жестов — ей они были не нужны. Скорее всего, это было расчетливое механическое движение, призванное показать, будто она задумалась. И выглядело это даже естественно. Все-таки она научилась многому за эти годы. Прекрасная мимикрия.
— Вальтербург не хуже других городов. Здесь мало геноведьм и много работы.
— Тебя никогда не интересовали деньги.
— У меня есть исследования.
— Ты могла бы заниматься ими где угодно. Оборудовать лабораторию где-нибудь в Пацифиде и точно так же смотреть в окуляры. Или вообще поселиться где-нибудь в пустыне или дремучем лесу. Геноведьмы любят уединение, разве нет?
Две белые брови, дрогнув, сблизились на миллиметр — Гретель нахмурилась.
— Тебе обязательно нужна причина, отчего именно Вальтербург?
— Да.
— Именно сейчас?
— Да.
— Я уже привела их. Но они тебе не подходят. Раз так, придумай свою.
— Уже придумал.
Он взглянул на хронометр. Все еще шесть минут.
— И какая же она?
— Мне кажется, ты нарочно выбрала Вальтербург. Старый город, заселенный неисчислимым множеством генетически увечных мулов. Средоточие боли и уродства.
— Глупо упрекать геноведьму в садизме. Я не испытываю удовольствия от чужих мучений.
— Я знаю, ты к ним безразлична. Но я говорил не о садизме. Мне кажется, этот город — твой… личный тест. Твой инструмент, с помощью которого ты исследуешь саму себя.
— И что я ищу?
— Не знаю. Себя? Свою человечность?
Гретель немного наклонила голову, словно оценивая его слова на слух, как музыку.
— Интересно, — признала она. — Поясни.
— Возможно, ты давно запуталась в себе. Потеряла водораздел между человеком, которым когда-то была, и геноведьмой. Если он был, этот водораздел. Слишком далеко ушла в своих исследованиях. И в какой-то момент обнаружила, что сама уже не помнишь, кто ты. Что окружающий мир в какой-то момент стал настолько чужд и непонятен, что нет уже реперных точек, или маркеров, для привязки. Ты как ученый, что двинулся по тропинке Железного леса, исследуя его, но зашел так далеко, что безнадежно заблудился в чаще. И теперь отчаянно пытаешься вспомнить хотя бы направление.
— Не понимаю твоих метафор, братец. Но изящно. Только при чем здесь город?
— Ты специально поселилась среди генетически изувеченных мулов. Чтобы видеть их каждый день. Чтобы что-то постоянно напоминало тебе о том, что клетки, которые ты изучаешь под микроскопом, живут не сами по себе. Они — чья-то боль, чье-то тело, чей-то разум. Ты хочешь понять, отзывается ли в тебе на это твоя человеческая часть. Стимулируешь ее, как стимулируют омертвевшую мышцу разрядами тока.
— Ну и как, по-твоему? Мне удалось чего-то добиться?
— Я не знаю, — честно сказал Гензель. — Твое исследование длится уже семь лет. Но его результаты известны только тебе. И иногда мне даже кажется, что лучше пусть так и будет.
Гретель улыбнулась. Впервые за всю свою жизнь — без причины. Гензель ожидал, что она что-то скажет, но геноведьма ничего не сказала. Стала смотреть в поле, дыша в сложенные ладони.
Гензель рефлекторно бросил взгляд на хронометр: четыре минуты.
Стрелка почти успела отсчитать еще одну, когда Гретель нарушила установившееся молчание.
— Вопрос за вопрос, братец.
— Давай. — Он пожал плечами. — Отчего бы нет?
— Почему ты так боишься принять мою помощь?
— Глупый вопрос, — пробормотал он, с удивлением обнаружив, что этот неожиданный вопрос сумел зацепить его.
— Мою помощь как геноведьмы. Ты ведь знаешь, что твое тело несовершенно. Оно изнашивается, становится слабее и ненадежнее. Ты чувствуешь это. Но не принимаешь моей помощи. А ведь я предлагала ее тебе бессчетное число раз. Я могу обновить старые клетки твоего тела. Сделать кости прочнее, мышцы сильнее, кровь — горячее. Я могу сделать так, чтобы ты вновь ощущал себя двадцатилетним. Но ты всегда отказываешься. Почему?
Он передернул плечами — проклятая влага пробиралась даже под плащ. А может, это еще отчего-то его пронизало сыростью по спине.
— Ты же знаешь, я терпеть не могу всех этих магических штучек. Не хочу, чтобы кто-то лез внутрь моего тела и что-то там подкручивал и подпиливал.
— Но ты шел к цирюльнику, когда нужно было вырвать зуб.
— Это другое. Поверхностное. Мне тошно при мысли о том, что кто-то будет копошиться руками в моем фенотипе. Даже если это будешь ты. Малейшая ошибка — и… Не хочу очнуться с ушами летучей мыши или двухсотметровым кишечником.