Геносказка
Шрифт:
Спорить с Гретель было бесполезно. Всякий раз, когда он позволял себе ввязаться в спор с геноведьмой, кончалось все одинаково. Разгромом наголову. Невозможно спорить с геноведьмой, если ты всего лишь человек. Если каждая твоя клеточка, каждый твой помысел для нее — не сложнее, чем запчасти от разобранных часов.
— Логикой пользуются животные и машины, — парировал Гензель упрямо. — Король был прав, высший дар человека — в возможности от нее отказаться. Идти своим путем. Не всегда логичным, не всегда кажущимся здравым и разумным, но человеческим…
— Что ж, в таком случае ты живешь в мире победившего Человечества. —
Гензель чуть не прикусил язык. Все верно, сам виноват. Впрочем, он не собирался так быстро сдаваться. И уже хотел возразить, когда из очередной галереи наперерез их конвою внезапно выдвинулась приземистая плотная фигура. Сперва Гензелю показалось, что она облачена в балахон, но почти сразу же он убедился в том, что это монашеская ряса. Ветхая ткань совершенно не вязалась с роскошным убранством дворца, со всеми резными панелями и витражами, но ее обладатель держался так уверенно и спокойно, что совершенно не выглядел здесь чужеродным объектом. Гензель плохо разбирался в санах духовенства Церкви Всеблагого Человечества, но отчего-то был уверен, что перед ними не аколит и не чтец. Судя по всему, священник, не меньше.
Часть его греховной плоти была заменена на механические части и фрагменты. Челюсть была механизирована и лишь обтянута кожей, она мелко подрагивала на шарнирах, отчего казалось, что зубы священника периодически стучат. Один глаз был мутным и желтоватым, как старый, плохо сохранившийся жемчуг. В его глубине маленьким черным зрачком сидел объектив крохотной камеры. В остальном же священник сохранил немало человеческих черт. Правда, глухая ряса не оставляла возможности разглядеть его тело. Наверняка и оно было частично механизированным. По крайней мере, Гензелю казалось, что под рясой что-то едва заметно скрипит, точно там работают изношенные медные шестерни.
Херувимы замерли, встретив эту странную преграду, хотя каждый из них был куда больше и, без сомнения, куда сильнее. Священник обвел взглядом Гензеля и Гретель и сотворил пальцами двойную спираль, священный знак человеческой ДНК. Гензель ответил ему тем же, Гретель удостоила лишь безразличным взглядом. Но священник, кажется, всего этого попросту не заметил.
— Дальше я проведу их сам, — сказал он сухим и гулким голосом. — Ее величество королева желает пригласить этих сударей к себе на аудиенцию. Немедленно.
Гензель и Гретель переглянулись.
— Похоже, у стен тут и в самом деле есть уши, — пробормотал Гензель себе под нос. — Да только выходит, что уши эти — не короля, а королевы…
Гретель шикнула на него. Она была права: нечего язык распускать. Дело-то, похоже, закручивается. Как бы не закрутилось кольцами вокруг них, подобно удаву, и не раздавило…
Херувимы не спорили — видимо, стараниями королевы-мачехи, авторитет Церкви даже в королевском дворце был незыблем. Не удивительно, что монахи разгуливали здесь, как у себя в храме. Они коротко поклонились и отправились восвояси, видимо сочтя свою миссию выполненной. Без их общества Гензель ощутил себя свободнее, хотя воздух во дворце все еще казался ему отчаянно спертым.
— Следуйте за мной, дети мои, — сказал священник суховато, но с достоинством. — Я отведу вас в покои королевы Лит.
В этот раз путь оказался недолог, и на протяжении него и Гензель, и Гретель хранили молчание. Молчал и священник, лишь под его рясой что-то едва слышно скрипело.
У покоев королевы церемониймейстера не оказалось, зато стояло еще двое монахов. Оба были механизированны — у одного тщательно отделанное латунное ухо и металлический штифт в шее, у другого вместо рта на лице помещалась сращенная с кожей решетка репродуктора. Монахи с готовностью распахнули двери, сами же остались охранять покои королевы. С ними остался и священник.
— Ступайте, — мягко сказал он им в спины. — Королева сама примет вас.
Приемный покой королевы настолько не походил на Малый зал для аудиенций, что Гензель едва не заподозрил их проводника в обмане.
Скорее, это походило на небольшую церковную келью, оборудованную в недрах дворца. Вместо трона в центре зала возвышался резной символ Церкви Человечества Вечного и Всеблагого — двойная спираль, отделанная бронзой и серебром. Несмотря на немалое изящество, чувствовалось, что здесь это не предмет роскоши — металл во многих местах посветлел от прикосновений человеческих рук.
Располагались здесь и иные предметы, которые Гензель обыкновенно видел лишь в церкви. На стенах висели портреты святых, отличного качества и регулярно подновляемые умелой кистью. Лики многих из них были Гензелю знакомы — святой Мендель, святой Морган, блаженный великомученик Бэтсон… Были и неизвестные. Судя по тому, что Гретель усмехнулась иконам, как добрым старым знакомым, случайных лиц среди них не было.
Здесь царил приятный полумрак, пахло благовониями, а воздух казался прохладным и мягким, как накинутый на плечи легкий шелковый платок. Ну точно как в церкви, разве что безлюдно и тихо. Неподалеку от священных знаков Гензель увидел пузатую раку из серебра и меди, изящную и скромную одновременно. Он прищурился, пытаясь разглядеть, что там написано, — и ахнул:
— Сестрица! Глянь только! Это же мощи святого Линнея! Видела ли ты такое? Его палец, коленная чашечка и…
— Тихо, Гензель, — сказала Гретель резко.
Она казалась неестественно напряженной. Возможно ли, что на геноведьм так действует церковная атмосфера и близость святых символов? В этом Гензель сомневался. Он хотел произнести что-то успокаивающее, но тут почувствовал то, что, несомненно, немногим раньше почувствовала Гретель. В комнате они были не одни.
— Веруете ли вы в Человечество Извечное и Всеблагое? — спросил их низкий женский голос.
— Веруем, — сказал за двоих Гензель. На этой территории он чувствовал себя свободнее сестры. — Воистину веруем.
— Веруете в генетическую линию человека разумного, что длится тысячелетиями, испокон веков, и будет длиться вечно, освещая путь заблудшим и отчаявшимся?
— Веруем.
— Признаете ли вы генетическую линию человечества венцом творения, неподвластным распаду, тлену и извращению?
— Признаем, — покорно ответил Гензель.
Он надеялся, что невидимая собеседница не станет задавать более сложные вопросы — например, про классический кариотип Человечества или распределение генов по хромосомам. Несмотря на то что в церкви ему приходилось бывать нередко, некоторые каверзные вопросы священников ставили его в тупик.