Генрих Гейне
Шрифт:
Матильда сдержала свое слово.
После того как союзный сейм вынес свое постановление относительно «Молодой Германии», прусская полиция и цензура принялись действовать во-всю. Из находившихся в Германии представителей новой литературной школы наибольшие преследования выпали на долю Генриха Лаубе. Это и неудивительно. Лаубе был наиболее социальным из писателей «Молодой Германии», живших в пределах страны. Гейне высоко ценил Лаубе: «Могу ли я говорить о «Молодой Германии» без того, чтобы не вспомнить о великом пламенном сердце, ярче всех прочих сверкающем из нее. Генрих Лаубе, один из писателей; выступивший после Июльской революции, имеет для Германии социальное значение, вся величина которого не может быть еще достаточно измерена».
Лаубе был брошен в тюрьму. Свирепый следователь Дамбах томил его тяжелыми допросами. Наконец Лаубе заточили в крепость в Мюскау.
Пострадал и Гуцков, поплатившийся также тюремным заключением. Мундт подвергся правительственной опале. «Молодая Германия»
В ту пору, когда происходил этот разгром, Гейне уже не считал себя идейно связанным с группой «Молодой Германии». Он чувствовал ее беспомощность в деле разрешения социальных задач, а республиканство радикального крыла младогерманцев казалось ему внешним и не разрешающим основных жизненных вопросов.
В письме к Лаубе, написанном примерно за месяц до постановления союзного сейма, Гейне четко высказал свою основную мысль: «В вопросах политики вы можете делать сколько угодно уступок, так как политические формы государственности и правления - только средства; монархия или республика, демократические или аристократические установления - все это совершенно безразлично, пока не закончена борьба за основные жизненные принципы, за самую идею жизни. Лишь впоследствии является вопрос, какими способами эта идея может быть осуществлена в жизни, посредством ли анархии или республики».
В этом же письме Гейне яростно обрушивается на Менцеля за его нападки: «Если бы можно было пером вить веревки, то он давно бы был повешен. Это низкая натура, низкий человек, которому следовало бы дать ногою такого пинка в зад, чтобы пятка вылезла у него из горла».
Гейне убеждает Лаубе хорошенько отхлестать Менцеля. И сам он не преминул сделать это при первом удобном случае - в своей статье «О доносчике», явившейся предисловием:к третьей части «Салона». Тевтоманы, «французоеды», выразители интересов отсталого крупноземлевладельческого Юга Германии, также получили жестокий удар Гейне в этом памфлете. Они, по его мнению, - «старые кобели, которые все еще лают, как в 1813 году, и их тявканье служит доказательством прогресса. «Собака лает, караван движется вперед», - говорит бедуин. Они лают больше по привычке, чем от злости, как старая паршивая дворняжка, которая тоже свирепо лает на всякого чужого, не разбираясь, замышляет тот что-нибудь доброе или злое». Этот памфлет написан в 1837 году, и он продиктован яростью против тех преследований, которым подвергся Гейне за свою довольно крепкую связь с «Молодой Германией». Еще до постановления созваного сейма, в том письме к Лаубе, которое мы цитировали, Гейне сказал: «С остальной «Молодой Германией» я не состою ни в какой связи. Я слышал, что они поставили мое имя в числе сотрудников их нового журнала, я им никогда не давал на это разрешения. Все же молодежь может меня считать основательной опорой…» Не связывая себя целиком с «Молодой Германией», Гейне был немного поражен, когда узнал о репрессиях, предпринятых против него грозным сеймом. Правительственное постановление о запрещении в пределах Германии всех его сочинений не только написанных, но и будущих, наносило Гейне сильнейший материальный и моральный удар. Правда, он легко бы удовольствоваться писанием исключительно для французов и на французском языке, но это мало устраивало его, потому что он призывал, чтобы голос его звучал в угнетенной Германии. Жестокая мера германского союзного правительства вырывала почву из-под ног Гейне. Нужда стучалась в двери дома. Непрактичный, соривший деньгами, когда они у него были, он нашел себе в этом отношении помощницу в лице Матильды, «милой мотовки», как он ее называл. Как назло, в это же время отношения с дядей опять испортились, гамбургский самодур оставил его без гроша. Он обращается со слезными письмами к своим немецким друзьям, просит денег взаймы, хотя и признает, что дела его находятся в таком плохом состоянии, что только глупец или друг могут согласиться поддержать его. В таком удрученном состоянии со свойственной ему непоследовательностью Гейне не проявляет особенной разборчивости в средствах. В эту пору он совершает поступки, которые враги Гейне истолковывают, как полное отсутствие моральных устоев и даже как примитивное ренегатство и продажность.
Двадцать восьмого января 1836 года он обращается с петицией в «высокий союзный сейм». Это «верноподданническое» обращение, естественно, произвело неприятное впечатление на всех тех, которые считали Гейне ярым врагом дворянской реакции. Прося снять запрещение с его сочинений, он униженно заявляет, что его слова не. протест, а только просьба.
Вот текст этого документа:
«Глубокой печалью преисполнен я по поводу решения, принятого вами в вашем тридцать первом заседании 1835 года. Должен сознаться, господа, что к этой печали присоединяется и величайшее изумление. Вы обвинили, судили и осудили меня, не допросив меня устно или письменно, не выслушав защиту, не вызвав меня в суд. Священная римская империя, место которой занял Германский союз, не поступала так в подобных случаях; славной памяти доктор Мартин Лютер, имея охранную грамоту, получил возможность явиться перед рейхстагом и защищаться свободно и публично против всех обвинений. Я далек от надменного желания сравнить
«Верноподданнические чувства» Гейне, разумеется, были оставлены без внимания. Ища каких-либо средств к существованию, Гейне решается принять тайную субсидию от французского правительства. Эта субсидия - сперва 4.800 франков, а затем 6.000 франков, дала основание врагам Гейне говорить о том, что он продал свое перо правительству Гизо. Факт получения субсидии вскрылся после революции 1848 года, когда был опубликован список тайных королевских пенсионеров.
Приятель Гейне, журналист Александр Вейль, рассказывает в своих воспоминаниях, что однажды Гейне сам доверил ему тайну получаемой пенсии. При этом поэт указал, что он получает субсидию «ни за что»: «Я не пишу гаи одной строчки против моих чувств и убеждений Я за свободу. С моей точки зрения может быть длительным такое правительство: республика, управляемая монархистами, или монархия, управляемая республиканцами». В этом высказывании, приводимом Вейлем, если оно действительно имело место, проводится известная нам мысль о том, что формы правления не играют существенной роли по сравнению с важнейшими вопросами разрешения социальной проблемы.
Все больше раздумывая над этими основными вопросами «боев за самые основы жизни», Гейне добивается во что бы то ни стало получить право говорить со своими соотечественниками.
У него возникает проект заключить мир с прусским правительством путем некоторых незначительных компромиссов. Через своего влиятельного друга Варнгагена фон-Энзе он хлопочет перед прусским министром иностранных дел бароном фон-Вертером о разрешении на допущение в Пруссию немецкой газеты, которую Гейне собирается издавать в Париже. Он дает обещание печатать в этой газете известия о Пруссии, только прошедшие через прусскую цензуру, а в вопросе об отношении между Пруссией и рейнскими провинциями перенести свои симпатии на сторону Пруссии.
Прусское правительство не поверило Гейне и ответило решительным отказом на его заигрывания с ним. Эти заигрывания, действительно, бросили тень на облик Гейне.
К концу тридцатых годов тучи все больше сгущались над головой Гейне. Отношения его с немецкими либералами и радикалами портились все больше. Былые друзья легко переходили в лагерь его противников.
С другой стороны - реакционеры, тевтоманы и французоеды травили его как «якобинца, гидру французской скверны».
Когда в своей книге «Романтическая школа» Гейне высказался достаточно критически о стихах Уланда, главы патриотической «швабской школы», эти мелкие поэты дружным роем навалились на Гейне, использовав для непристойных выпадов против него реакционный листок заклятого врага поэта, Менцеля. В своей сатире «Тангейзер» он отмахнулся от мелких, карликовых врагов сюсюкающей швабской школы едкой строфой:
У швабов я в «школу поэтов» зашел, Милейших малюток; сидели На маленьких суднах одни колпачки На их головенки надели.В довершение всех бед Гейне стал чувствовать первые, пока еще редкие и не пугавшие его признаки надвигающейся болезни.
Чаще стали повторяться приступы головных болей. В июле 1837 года он отмечает в одном из писем, что левая рука его с каждым днем становится тоньше и, видимо, отнимается. Обостряется болезнь глаз. Одно время ему даже кажется, что он слепнет.
В такую тяжелую пору, раздраженный жизнью и врагами, Гейне идет на окончательный разрыв с немецкими радикалами.
РАЗРЫВЫ И СВЯЗИ
Гейне живет в расколе с немецкой демократической молодежью. Он ее ненавидит больше, чем это себе можно вообразить, и неописуемо стремится в Германию. Его ненависть к демократической партии зиждется на том, что она ожесточенно нападает на него, особенно же Берне в своем фельетоне в «Реформаторе»…