Генрих Гейне
Шрифт:
Вот Гарри, восьмилетний мальчик, в жаркий летний день садится с книжкой на подоконник и задумчиво смотрит в окно. Жара разморила его, он ложится, свесив голову вниз. Еще минута - он засыпает. Подоконник узок, туловище свисает из окна, проходящие по Болькеровой улице с испугом следят за мальчиком: они зовут мать, которая, всплеснув руками, выскочила на улицу. Расстелили перины, пуховые подушки, ковры, чтобы ребенок, упав на улицу, не разбился. Разбудить его боялись, чтобы от неожиданности он не скатился вниз. Войти в комнату было тоже опасно, потому что стук двери мог спугнуть мальчика. Наконец мать решилась. Она сняла обувь, возможно тише открыла дверь и стала подкрадываться к окну. Внизу, на улице, замерли зеваки. Бетти протянула
– Мама, зачем ты будишь меня? Мне снились волшебные рощи, птицы пели нежные мелодии, и я сочинял к ним слова, - сказал Гарри.
По свидетельству той же сестры Гейне, Шарлотты, в двенадцатилетнем возрасте Гейне написал свое первое стихотворение.
Мечтательность маленького Гарри черпала пищу из различных источников, которые в совокупности своей и подготовили почву для раннего увлечения романтизмом.
Бетти Гейне в эпоху наполеоновского владычества хотела видеть сына офицером армии великого завоевателя. Сам Гарри, увлеченный с детских лет Наполеоном, восторженно вспоминает в «Книге Легран» тот день, когда французы вступали в Дюссельдорф, старый курфюрст отрекся и в ратуше приносили присягу новому великому герцогу Иоахиму. Он «увидел марширующее французское войско, этих веселых детей славы, исходивших мир с песнями и музыкой, радостно-строгих гренадеров, медвежьи шапки, трехцветные кокарды, сверкающие штыки, отряды стрелков, полных веселости и задора, и всемогуще высокого, расшитого в серебро тамбур-мажора, который умел подбрасывать свой жезл с позолоченной головкой до первых этажей, а глаза до вторых, где у окон сидели хорошенькие девушки».
Но как забилось сердце маленького Гарри, что сталось с ним, когда он в первый раз увидел своими глазами его, императора!..
Это случилось в аллее дворцового дюссельдорфского сада. Пробираясь сквозь зевавшую толпу, маленький Гарри думал о деяниях, о битвах, и сердце его било военный марш. И вот он увидел императора Наполеона, который со свитой ехал по аллее дворцового сада в своем простом зеленом мундире и маленькой шляпе. Он ехал на беленькой лошадке, и она шла так спокойно, гордо, так уверенно, так изящно… Улыбка, согревавшая и успокаивавшая каждое сердце, мелькала на его губах, а между тем, все знали, что стоило этим губам свистнуть, и вся Священная империя заплясала бы.
«Книга Легран», в которой Гейне рисует это событие, написана лет двадцать спустя, и, конечно, детские впечатления не могли сразу вылиться в те формы, в каких они даны в «Книге Легран», представляющей собой апофеоз гейновского культа Наполеона.
В этом культе отражаются уже не только личные настроения Гейне, в значительной мере обусловленные влиянием среды, из которой он вышел. Здесь Гейне выражает интересы той части германской мелкой буржуазии, которая была ярко враждебна старому феодализму, выметенному Наполеоном с беспощадной резкостью из оккупированных им областей.
Пока звезда Наполеона, «золотая звезда явственно плыла по голубому небу», родители маленького Гейне мечтали о военной карьере для сына. На Бетти Гейне имело неотразимое влияние то обстоятельство, что одна из ее подруг, дочь местного фабриканта, стала герцогиней, выйдя замуж за французского маршала Сульта.
Жена маршала рассказывала своей подруге о тех битвах, в которых участвовал ее муж, о тех победах, которые он одерживал, - и тут же раскрывала честолюбивые мечты о том, что - не ровен час!
– ее муж, того и гляди, станет королем. Это была вещь вполне возможная: уничтожая легенду о «помазанниках божьих», Наполеон по своей воле раздавал королевские титулы, сажая марионеток во всех концах завоеванных им земель.
Бетти Гейне в мыслях своих уже видела сына в золоченых генеральских эполетах, в свите императора.
В то время маленький Гарри учился в лицее, который в последние дни правления курфюрста Максимилиана-Иосифа был образован из старой иезуитской школы.
В лицее преподавали еще духовные учителя, головы детей забивались всякой книжной премудростью. Мальчиков обучали французскому языку, тайнам французской метрики, греческому, латинскому языкам, мифологии, географии. Из всех учителей Гейне сохранил более или менее приятное воспоминание о ректоре Шальмейере, который «уже на тринадцатом году жизни Гейне преподал ему все системы свободных мыслителей». Гейне рано увидел, что скептицизм уживается со священническим саном, и это, по его признанию, породило в нем не только неверие, но и проникнутое величайшим терпением равнодушие к религии.
Там, где река Дюссель впадает в Рейн, в узкой, кончающейся приливом уличке, в покрытых мхом и плесенью стенах францисканского монастыря учился Гарри, и хотя он был «иноверцем», ему приходилось присутствовать на католических службах лицея. Пышность ритуала увлекала мечтательного мальчика и наложила отпечаток эстетизма и мистики на его раннее творчество.
Каждый день, отправляясь в лицей, Гарри пересекал Рыночную площадь, на которой красовалась статуя курфюрста Иоганна-Вильгельма, сидевшего на коне в черном панцыре и длинноволосом парике с косою. А поблизости стоял продавец горячих яблочных пирожков, таинственно прикрывая их своим белым фартуком, и выкрикивал: «Вот яблочные пирожки совсем свежие, прямо из печки, и какой деликатный запах!..»
Гарри знал предание о том, как скульптор, отливавший статую, заметил в самый разгар работы, что у него нехватит металла, и тогда все раболепные верноподданные курфюршества прибежали на помощь и принесли скульптору все свои серебряные ложки.
Гарри стоял перед статуей курфюрста и ломал себе голову, высчитывая, сколько тут пошло серебряных ложек и сколько пирожков с яблоками можно было бы купить на это серебро. «Пирожки с яблоками, - говорил Гейне, - были в то время моей страстью, теперь их заменили любовь, истина, свобода и раковый суп…»
Гарри ходил в лицей, учился книжной премудрости и играл с товарищами по ту сторону монастыря, где Дюссель протекает между двумя каменными стенами, - там в быстром потоке утонул товарищ Гейне Фриц фон-Вицевский, вытаскивая из воды кошечку.
Но больше чем преподавание иезуитов-схоластов дало Гейне чтение книг, впрочем довольно беспорядочное.
Первою книгой, которую он прочел, был знаменитый «Дон-Кихот» Сервантеса, оставивший глубочайшее впечатление в сердце Гарри.
Быть может, нет произведения в мировой литературе, более близкого сокровенной сущности Гейне, чем этот роман, в котором Сервантес обнаруживает всю потрясающую подпочвенную силу иронии, шутки, кроющей в себе горчайшие слезы. Гейне рано осмыслил трагедию Рыцаря печального образа, с детской наивностью принимая все всерьез, плача горькими слезами, когда Дон-Кихот получал побои в виде благодарности за свое благородство.
Он сидел на мшистой скамейке дворцового сада, в так называемой Аллее вздохов, с книгой в руках и перечитывая «Дон-Кихота», мечтал о его Дульцинее, увлекался путешествиями Гулливера, я его, хотя и детский, но острый ум проводил параллели и сравнивал борьбу свифтовского великана и лиллипутов с борьбой Наполеона и европейской коалиции.
Драмы Гете и Шиллера увлекали юного Гарри. Он был в упоении от Карла Моора, который начал борьбу против феодального общества, он хотел стать одним из тех борцов за свободу, которые шли с железом в руках на античных тиранов. Часто в зимние ночи, несмотря на запреты родителей, ежась от холода (его комнатка очень плохо отапливалась), в шерстяном колпаке на голове и в отцовской шубе, он читал при восковой свечке, выпрошенной у старой кухарки, читал до тех пор, пока бледный, грязный рассвет не заглядывал в оконце. И, читая, плакал горькими слезами над гибелью борцов за свободу, Кая и Тиберия Гракха, Робеспьера и Сен-Жюста.