Генрих IV
Шрифт:
В шесть часов утра 21 сентября 1589 года лигёры пошли в атаку. В первом эшелоне атакующих шли ландскнехты. Среди роялистов пронеслась весть, что германских наемников набирали чуть ли не насильно, и теперь они взбунтовались против Майенна. Приблизившись к полевым укреплениям, они закричали, что сдаются. Совершенно невероятная история: во время атаки пустить к себе за линию укреплений вооруженных солдат противника, что бы те ни кричали. Но именно так и вышло. Воинство Генриха IV, беспечностью не уступавшее своему командиру, возможно даже действовавшее по его прямому распоряжению, выставило себя глупейшими из глупых, не только позволив «дезертирам» приблизиться, но и помогая им подняться на парапет. А те, как только оказались среди защитников бастиона, принялись резать их. Тем временем подоспел второй эшелон атакующих. Конница Майенна смяла королевскую кавалерию, но натолкнулась, словно на каменную стену, на компактную массу швейцарцев, ощетинившихся своими длинными четырехметровыми пиками. И все же, учитывая огромное
Генрих передислоцировал основную часть своего войска к Дьепу, оставив 500 человек в замке Арк, чтобы контролировать речную долину. Это было разумной предосторожностью, поскольку 25 сентября Майенн, захватив подступы к Арку, начал его осаду, однако уже 27-го числа его осадное войско было захвачено врасплох Бироном и понесло тяжелый урон, а на следующий день было вынуждено начать отход. Удача теперь вовсю улыбалась Генриху. Наконец-то пришла помощь от королевы Елизаветы — деньги, боеприпасы, а также, что было особенно важно в тот момент, 1200 шотландцев и четыре тысячи англичан, высадившихся в порту Дьепа. На подмогу спешили также герцог Лонгвиль и маршал д’Омон. Опасаясь попасть в окружение, Майенн отошел в Пикардию. Его некогда блестящая, а теперь изрядно потрепанная армия была деморализована и настоятельно нуждалась в том, чтобы «освежиться». Майенн был потрясен постигшей его неудачей, он не мог поверить, что Беарнец сумел расстроить все его грандиозные, замечательно составленные планы, имея в своем распоряжении столь незначительное войско. В его голове просто не укладывалось, что католики служили еретику, даже не помышляя о том, чтобы побрататься с лигёрами — «защитниками веры».
Париж не сдается
Воспользовавшись замешательством противника, Генрих оставил Дьеп и направился к Парижу. Предварительно губернатору Санлиса Монморанси-Торе было отдано распоряжение взорвать мост через Уазу, дабы задержать продвижение Майенна. Относительно того, каков был смысл очередного маневра Беарнца, этого «великого стратега», мнения историков разделились. Одни полагали, что он просто хотел выманить Майенна из Пикардии, дождаться его на выгодной для себя боевой позиции и дать ему сражение. Другие, резонно отказываясь всерьез принимать эту маниловщину, полагали, что Генрих собирался застать врасплох парижан, лишенных своего полководца и лучших войск (видимо, считая их еще более беспечными, чем он сам). Он не мог не понимать, что не станет признанным королем Франции, пока не подчинит себе Париж. Однако, вероятнее всего, Беарнец не имел в виду ничего иного, кроме как вознаградить свою армию, лишенную жалованья, предоставив ей возможность заняться прибыльным грабежом; для правильной осады, а тем более штурма большого города у него тогда не было необходимых ресурсов. Впрочем, кто знает, какие мысли роились в голове «стратега», привыкшего полагаться на чудо и Божью помощь.
А парижские лигёры, уверовав в полководческий талант Майенна и мощь его армии, считали положение Генриха совершенно безнадежным, несколько преждевременно предвкушая, как его связанного по рукам и ногам привезут в столицу. Любители зрелищ заранее арендовали окна в домах на улице Сен-Антуан, чтобы увидеть, как пленного Беарнца повезут в Бастилию, Представьте, как велико было смятение парижан, когда они узнали о постигшей Майенна неудаче и о приближении к городу королевского войска! Однако, пережив потрясение, они не впали в отчаяние. Как бы то ни было, город окружала надежная стена, укрепленная башнями и бастионами, с востока защищенная Бастилией, а с запада — Лувром. Зато предместья, расположенные к югу от Сены (Сен-Жермен, Сен-Жак, Сен-Марсо и Сен-Виктор), были весьма уязвимы, не имея иных укреплений, кроме рва и земляного вала. Наиболее разумным в данной ситуации было бы оставить эти предместья, срочно эвакуировав их население, но, как и следовало ожидать, возобладала точка зрения наиболее безрассудных. Было решено, что городское ополчение возьмет на себя оборону пригородов. Понадеялись на то, что внешних оборонительных сооружений будет достаточно, чтобы остановить натиск роялистов. Если же тем не менее они сумеют преодолеть ров, то ополченцы оставят свои позиции и укроются за городскими стенами. Именно на это и рассчитывал Генрих. Он надеялся, что его воинство, воспользовавшись возникшим замешательством и паникой, ворвется в город, как принято говорить в подобных случаях, на плечах бегущего противника. Учитывая скудость имевшихся в его распоряжении средств, иной возможности захватить столицу Французского королевства у него не было.
Подготовку к штурму Парижа Генрих начал с того, что разделил свое войско на три части, чтобы начать наступление одновременно в трех местах. 1 ноября 1589 года в четыре часа утра три эти корпуса выступили с исходных позиций. Местность была окутана столь плотным туманом, что ополченцев удалось захватить врасплох. Разбуженные криками и шумом стрельбы парижане прибежали на помощь защитникам столицы, но королевская кавалерия смяла их, и вся эта бесформенная масса беспорядочно откатилась к городу. Преследуя бегущих, Лану чуть было не захватил Нельские ворота — но «чуть» не считается, и план овладения Парижем провалился. Генриху оставалось лишь утешаться тем, что потери парижских ополченцев были огромны, а ужас и отчаяние, охватившие жителей столицы, — беспредельны.
Хотя достигнутое не могло называться иначе как полуудачей, король, не имея иной возможности, решил вознаградить свое воинство тем, что. позволил грабить пригороды, распорядившись не причинять физического насилия жителям и не разорять церкви. Но довольно было и того, что разрешили: вскоре солдаты Генриха облачились во все новое, их карманы едва не лопались от денег, а желудки — от вина и еды. К вечеру в домах не осталось ничего мало-мальски ценного, зато сами дома, хотя и преданные разграблению, уцелели от огня и разрушения. Так Беарнец дозировал свое милосердие и неумолимую суровость по отношению к поверженному противнику. О том, чтобы овладеть Парижем, он теперь даже и не помышлял. Его легкая победа, не давшая ему ничего кроме возможности пограбить мирное население, послужила серьезным предупреждением для лигёров. Во второй половине того же дня герцог Немур во главе конного отряда вошел в столицу, немного опередив Майенна, который, узнав о продвижении Генриха к Парижу, незамедлительно двинулся туда же. Чтобы задержать его, король, как мы помним, отдал распоряжение разрушить мост через Уазу, однако приказ не был надлежащим образом выполнен, и Майенн беспрепятственно переправился через реку, вступив в Париж с правого берега. Столица на сей раз была спасена.
Желая хотя бы издали полюбоваться недоступным городом, Генрих поднялся на колокольню в пригороде Сен-Жер-мен-де-Пре. Он увидел безрадостную для себя картину того, как парижане восторженно приветствовали воинство Майенна, и понял, что проиграл военную кампанию. Вместе с ним на колокольню поднялся монах, при виде которого, как он позднее признавался маршалу Бирону, его внезапно охватил ужас. Ему вспомнился кинжал Клемана, и он поклялся впредь и близко не подпускать к себе монахов, предварительно не обыскав их, дабы убедиться, что при них нет ножа. Но как ни старайся, а от судьбы не уйдешь, и в урочный час она настигнет тебя.
На следующий день, не придумав ничего лучшего, Генрих бросил вызов Майенну, в надежде хотя бы посрамить его перед глазами парижан. Он выстроил свои отряды в боевом порядке и три долгих часа ждал, осмелится ли тот сразиться с ним. Однако Майенн оказался умнее, не пожелав ради красивого жеста рисковать своим войском, измученным долгим стремительным переходом. Больше ждать было нечего, и 4 ноября 1589 года Генрих увел свою армию от Парижа. В Этампе они разделились: Лонгвиль и Лану вернулись к местам своей дислокации в Пикардии, Живри направился в Иль-де-Франс, Омон — в Шампань, а сам Генрих с остатком войска двинулся на зимние квартиры в Турень, по крайней мере, так должен был подумать Майенн, придерживавшийся существовавшего тогда обычая не воевать зимой. По пути король овладел Жанвилем, а затем Шатоденом, где имел удовольствие встретить делегацию швейцарских кантонов, прибывшую, чтобы официально признать его королем Франции и возобновить уже ставший традиционным франко-швейцарский альянс, так называемый «вечный мир». Другой приятной новостью явилось известие о том, что венецианцы заверяют его в своей дружбе.
Продолжив путь, Генрих прибыл в главный город своих наследственных родовых владений, Вандом, постоянно вызывавший его неудовольствие своим мятежным духом. Город пришлось брать штурмом, после чего он распорядился обезглавить изменника-губернатора и повесить монаха-кордельера, в своих проповедях призывавшего к сопротивлению. 21 ноября он был уже в Туре, временной столице его пока еще виртуального королевства. Кампания 1589 года закончилась лишь незначительным ослаблением Майенна и Лиги. Генрих IV, хотя и одержал громкую победу при Арке, в конечном счете не достиг своей главной цели — овладения Парижем, без чего он не был подлинным королем Франции, а оставался солдатом удачи, авантюристом, узурпатором.
Зимняя кампания
Едва прибыв в Тур, Генрих IV собрал парламент и с присущей ему прямотой обрисовал сложившуюся ситуацию, заявив, что при данном положении дел невозможно созвать Генеральные штаты, и предложив перенести их созыв на весну. Новоявленный парламент, названный «Парижским парламентом, заседающим в Туре», был учрежден под председательством первого президента Парижского парламента Ашиля д’Арле, присоединившегося к Генриху IV с частью своих советников. Этот «Парижский», а по сути Турский парламент юридически признал Генриха IV королем Франции, чему тот придавал большое значение, поскольку уже тогда преисполнился сознанием высокого достоинства своей новой роли. Еще в августе 1589 года он доверительно сказал одному из своих приверженцев: «Не забывайте, что короля Франции от короля Наварры отделяет дистанция огромного размера».