Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 4

Сенкевич Генрик

— На самой границе, государь, но на нашей стороне, а от Тильзита в четырех милях. Отчего же не дойти? Дойду и людей не потеряю, мало того, по дороге набежит ко мне тьма храбрецов. Ты и то, государь, прими во внимание, что повсюду, где только я покажусь, все люди окрест будут садиться на конь, вставать на шведов. Я первый подниму Жмудь, коль никто другой этого не сделает. Как не доехать, когда весь край что котел кипит. Я уже привык в самое пекло лезть.

— Ты и про то не подумал, что татары, может

статься, откажутся идти с тобой в такую даль?

— Ну-ка! Попробуй у меня откажись! — говорил Кмициц, сжимая зубы при одной мысли об этом. — Четыре сотни, что ли, их там, так все четыре прикажу вздернуть! Деревьев хватит! Попробуй только у меня взбунтуйся!

— Ендрек! — воскликнул король и, развеселясь, стал надувать губы. — Клянусь богом, не сыскать мне лучше пастыря для этих овечек! Бери их и веди, куда тебе вздумается!

— Спасибо, государь, добрый отец мой! — сказал рыцарь, обнимая колени короля.

— Когда ты хочешь ехать? — спросил Ян Казимир.

— Господи, да завтра же!

— Может статься, Акба-Улан не захочет, скажет, кони в пути притомились?

— Так я велю привязать его к моему седлу на аркане, и пешком он пойдет, коль коня ему жалко.

— Вижу я, ты с ними справишься. Но покуда можно, ты с ними ладь. Ну, Ендрек, поздно уж, но завтра я хочу еще тебя повидать. А покуда возьми вот этот перстень, скажи моей приверженке, что король тебе его дал и повелел ей всей душой любить верного своего слугу и защитника.

— Коль суждено мне погибнуть, — со слезами на глазах говорил молодой рыцарь, — дай бог за тебя голову сложить, государь!

Было уже поздно, и король удалился в покои, а Кмициц пошел к себе на квартиру готовиться в дорогу да подумать о том, с чего же начать, куда первым делом направить свой путь.

Вспомнил пан Анджей слова Харлампа, который уверял, что, если в Таурогах нет Богуслава, Оленьке лучше всего там оставаться: Тауроги лежат на самой границе, и в случае нужды оттуда легко бежать в Тильзит и укрыться под крыло курфюрста. Бросили шведы в беде князя виленского воеводу, авось вдову его не оставят, и если Оленька останется под ее покровительством, ничего худого с девушкой не может случиться. А в Курляндию они уедут — так и того лучше.

— Да и я со своими татарами не могу в Курляндию ехать, — рассудил пан Анджей, — ведь это уж другое государство.

Ходил он взад и вперед и обдумывал свой замысел. Время текло час за часом, а он и не вспомнил об отдыхе, и так воодушевила его мысль о новом походе, что хоть утром он был еще слаб, чувствовал, однако, теперь, что силы к нему возвращаются и готов он хоть сейчас садиться в седло.

Слуги кончили вязать торока и собрались идти спать, когда кто-то вдруг стал скрестись в дверь.

— Кто там? — крикнул Кмициц. Затем приказал

слуге: — Ступай погляди!

Тот вышел, поговорил с кем-то за дверью и тут же вернулся.

— Какой-то солдат немедленно хочет видеть тебя, Пан полковник. Говорит, Сорокой звать его.

— Впусти его, да мигом! — крикнул Кмициц.

И, не ожидая, пока слуга выполнит приказ, сам бросился к двери.

— Здорово, милый мой Сорока, здорово!

Войдя в покой, Сорока первым делом хотел в ноги упасть своему полковнику, потому что был он ему скорее другом, верным и сердцем преданным слугою; но победила солдатская дисциплина, вытянулся Сорока в струнку и сказал:

— К твоим услугам, пан полковник!

— Здравствуй, милый товарищ, здравствуй! — с живостью говорил Кмициц. — А я уж думал, зарубили тебя в Ченстохове!

И он обнял Сороку, а потом и руки стал ему трясти, не роняя этим особенно своего достоинства, так как Сорока родом был из мелкой, застянковой шляхты.

Тут уж и старый вахмистр обнял колени своего господина.

— Откуда идешь-то? — спросил Кмициц.

— Из Ченстоховы, пан полковник.

— Меня искал?

— Так точно.

— От кого же вы там узнали, что я жив?

— От людей Куклиновского. Ксендз Кордецкий на радостях благодарственный молебен отслужил. Потом, когда разнеслась весть, что пан Бабинич провел короля через горы; я уж знал, что не кто иной это, как ты, пан полковник.

— А ксендз Кордецкий здоров?

— Здоров, пан полковник, только не вознесут ли его ангелы живым на небо, святой он человек.

— Это верно. Откуда же ты узнал, что я приехал с королем во Львов?

— Подумал я, пан полковник, что коль скоро ты короля провожал, то, верно, при нем должен быть, одного только опасался, не ушел ли ты уже в поход, не опоздаю ли я.

— Завтра ухожу с татарами!

— Вот и хорошо, что поспел я вовремя, а то ведь я, пан полковник, денег тебе привез два полных пояса: тот, что на мне был, да твой, и самоцветы прихватил, что мы у бояр с колпаков сняли Да что взял ты с казною Хованского.

— Доброе было время, когда мы эту казну захватили; но, верно, там уж немного осталось, я ведь и ксендзу Кордецкому добрую пригоршню оставил.

— Не знаю я, сколько там; но ксендз Кордецкий говорил, что две большие деревни можно за них купить.

С этими словами Сорока подошел к столу и стал снимать с себя пояса с деньгами.

— А камушки тут, в жестянке, — прибавил он, положив рядом с поясами солдатскую манерку.

Не говоря ни слова, Кмициц вытряхнул из пояса в пригоршню кучу дукатов и, не считая, протянул вахмистру:

— На вот тебе!

— Кланяюсь в ноги, пан полковник! Эх, будь у меня в дороге хоть один такой дукатик!