Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 6-7
Шрифт:
— Она все молчит, приходится вашему мужу разговор поддерживать; похоже, ему это надоело и раздражает.
— О, совершенно верно! — так и просияла Марыня. — Стаху, конечно, немножко наскучило, а он всегда раздражается, когда ему надоест.
Хорошее настроение вернулось к ней. И она все бы отдала — даже такое бриллиантовое колье, какое подарил Линете Завиловский, — подойди к ней Стах сейчас, чтобы обменяться с ним ласковым словом. И желание ее исполнилось: к Терезе Машко подошел Основский, и Поланецкий, встав и перемолвясь мимоходом несколькими словами с Анетой, которая беседовала с Коповским, подсел к жене.
— Ты хочешь мне
— Как странно! — ответила Марыня. — Я и правда тебя звала, только мысленно, а ты будто услышал и подошел.
— Вот какой я хороший муж! — улыбнулся он. — Но на самом-то деле все гораздо проще: я заметил, что ты смотришь на меня, испугался, не плохо ли тебе, и подошел.
— Я на тебя смотрела, потому что соскучилась.
— И я тоже соскучился. Как ты себя чувствуешь? Скажи-ка правду: может, хочется домой?
— Нет, Стах, мне очень хорошо, честное слово! Мы говорили с паном Свирским о Терезе, и я приятно время провела.— Злословили небось о ней? У господина художника злой язык, он сам признается.
— Напротив, я ее фигурой восхищался, — возразил Свирский. — Для злословия причин пока нет.
— Анета утверждает, что фигура у нее плохая, — заметил Поланецкий, — но это доказывает лишь противное. — И, наклонясь к жене, вполголоса сказал: — Знаешь, что я слышал, проходя мимо Анеты?
— Забавное что-нибудь?
— Как для кого. Я слышал, Коповский называет Анету на «ты».
— Стах!
— Честное слово! Он сказал: «Ты всегда так!»
— Может, передавал чьи-нибудь слова.
— Не знаю. Может, да, а может, нет. Они, кажется, когда-то были влюблены друг в друга.
— Фу, как тебе не стыдно!
— Стыдно должно быть не мне, а им, вернее, Анете.
Марыня знала, конечно, о супружеской неверности, но полагала это скорее выдумкой французских романистов, не подозревая, что с ней и в обыденной жизни можно столкнуться на каждом шагу, и устремила на Анету взор, полный удивления и любопытства, — так добропорядочные женщины взирают на своих товарок, которые сбились с пути. Но она была слишком добродетельна, чтобы сразу поверить в чужую порочность; просто в голове не умещалось, будто между ними что-то есть, тем более с этим круглым дураком Коповским… Однако ей бросилось в глаза, что разговаривают они очень оживленно.
А они, сидя между огромной фарфоровой вазой и фортепиано, не то что разговаривали, но уже с четверть часа самым форменным образом ссорились между собой.
— Боюсь, не услышал ли он нас. Ты ведешь себя неосторожно, — с беспокойством сказала Анета, когда мимо прошел Поланецкий.
— Ну да, вечно я виноват. А кто тебе все время твердит: осторожней!
Взаимные упреки были равно справедливы: оба на сей раз стоили друг друга. Он вел себя неосмотрительно по глупости, она — из самоуверенности. Для двоих из присутствующих отношения их уже не были тайной, другие легко могли догадаться; только Основский в своем любовном самоослеплении ничего не замечал. Но на это и рассчитывала его жена.
Коповский посмотрел на всякий случай на Поланецкого.
— Он ничего не слыхал, — сказал он и вернулся к прерванному разговору, но понизив голос и перейдя на французский. — Если б любила, то относилась бы ко мне иначе, а раз не любишь, не все ли тебе равно?
Сказал и посмотрел на нее своими красивыми, ничего не выражающими глазами.
— Люблю или не люблю, — отвечала она с раздражением, — но на Линетке жениться
— Я и не помышлял бы, будь ты другая со мной.
— Patientez! [112]
— До самой смерти? Если я женюсь, мы беспрепятственно сможем видеться.
— Ни за что! Слышишь?
— Но почему?
— Тебе все равно этого не понять. Впрочем, к чему весь этот разговор, она же невеста другого.
— Ты сама велела мне ухаживать за ней, а теперь меня попрекаешь. У меня сначала и в мыслях ничего такого не было, а потом она мне даже понравилась, не отрицаю, она всем нравится, и хорошая партия притом.
Основская нервно комкала носовой платок.
— И ты смеешь еще говорить мне, что она тебе нравится? Отвечай прямо: она или я?
— Ты, но на тебе я жениться не могу, а на ней мог бы: я прекрасно видел, что нравлюсь ей.
— Знал бы ты женщин лучше, так благодарен мне был бы, что я этого брака не допустила. Ты не знаешь ее. Она — сухарь настоящий и с плохим характером. Разве ты не понимаешь, что я для отвода глаз велела тебе ухаживать, чтобы посторонние чего-нибудь не заподозрили и Юзек? Иначе как бы ты свои ежедневные визиты объяснил?
— Все мне было бы понятно, будь ты другая со мной.
— Не перебивай. Я же нарочно так подстроила, чтобы портрет твой остался незаконченным и ты мог в Пшитулов приехать. У нас Стефания Ратковская будет гостить, дальняя родственница Юзека. Понял? Ты притворись, будто она тебе нравится, — Юзека мне ничего не стоит убедить. А ты сможешь благодаря этому остаться. Стефании я уже написала. Она славная девушка, хотя и некрасивая.
— Опять притворяться — и без всякой даже награды!
— Ну, так вообще не приезжай!
— Анеточка!
— Имей же терпение! Вот не могу долго сердиться на тебя. Ну, ступай. Иди с пани Машко поговори.
Основская осталась одна. Во взгляде, которым она проводила Коповского, сквозило раздражение и вместе с тем — нежность. В белом галстуке; оттенявшем его смуглое лицо, он был так бесподобно красив, что она не могла им вдоволь налюбоваться. И хотя Линета была уже невестой другого, ей невыносима была мысль, что эта ее каждодневная соперница могла стать пусть даже не женой его, но любовницей. Она не лгала, говоря Коповскому, что смирилась бы, женись он на ком угодно, только не на Линете. Тут затрагивалось не только ее самолюбие — она не на шутку была увлечена этим глупцом с наружностью Эндимиона. И ее нервы такого удара попросту не выдержали бы. Под ее неравнодушием к красоте, которое сама она почитала за некую высокую потребность своей эллинской натуры, по сути, скрывались низменные инстинкты, заменявшие ей совесть и нравственные устои. И хотя красота Коповского действовала на ее пылкое воображение неотразимо, внутренне она оставалась холодна как рыба, и соблазняло ее, по интуитивной догадке Завиловского, не столько грехопадение, сколько игра в него. Но вместе с тем, сказав себе: «Или я, или никто!», — она дошла бы и до последнего, лишь бы помешать браку Коповского и Линеты, тем более приметив, что та, несмотря на шуточки, язвительные словечки и пренебрежение, тоже пленилась его редкостной красотой и насмешки ее — суть замаскированная досада, попытка скрыть то же влечение, те же чувства, какие Анета сама к нему испытывала. И безотчетно, в глубине души презирала за это Линету.