Генрик Сенкевич. Собрание сочинений. Том 9
Шрифт:
— Подавал.
Аббат опять хлопнул его по спине.
— Так ты… так ты женись на ней!
— Женись! — воскликнул и Мацько.
Збышко заправил волосы под сетку и спокойно возразил:
— Как же мне на ней жениться, коли я в Тынце перед алтарем дал обет Данусе?
— Ты ей павлиньи чубы обещал, ну и ищи их, а на Ягенке сейчас же женись!
— Нет, — возразил Збышко, — когда Дануся покрывало набросила на меня, я обещал жениться на ней.
Лицо аббата стало наливаться кровью, уши побагровели,
— Обеты твои — плевел, а я ветер — понял! Вот!
И он с такой силой дунул на Збышка, что у того сетка слетела с головы и волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Збышко нахмурился и, глядя аббату прямо в глаза, произнес:
— Обеты мои — это честь моя, а ее я сам блюду!
Услыхав эти слова, не привыкший к противоречию аббат совсем задохнулся, даже язык на какое-то время у него отнялся.
Воцарилось зловещее молчание.
— Збышко! — прервал наконец Мацько молчание. — Опомнись! Что с тобой?
Подняв руку и показывая на юношу, аббат крикнул:
— Что с ним? Знаю я, что с ним: это душа у него не рыцарская и не шляхетская, а заячья. Он Чтана и Вилька боится, вот что с ним!
А Збышко, который ни на минуту не потерял самообладания, небрежно пожал плечами и возразил:
— Эва! Да я им головы разбил в Кшесне.
— Побойся ты бога! — воскликнул Мацько.
Аббат глаза вытаращил на Збышка. Гнев боролся в нем с изумлением, однако одаренный от природы быстрым умом старик тотчас сообразил, что эту драку с Вильком и Чтаном он может использовать для своих замыслов.
Поостыв, он прикрикнул на Збышка:
— Что же ты не сказал об этом?
— Мне было стыдно. Я думал, они, как подобает рыцарям, вызовут меня на поединок и мы будем драться конные или пешие; но они не рыцари, а разбойники. Вильк первый отодрал от стола доску, Чтан отодрал другую — и ко мне! Что мне было делать? Схватил я лавку, да как… ну, вы сами понимаете!..
— Живы ли они? — спросил Мацько.
— Живы, только лежали без памяти, но еще при мне очнулись.
Аббат слушал, потирая лоб, и вдруг как вскочит с сундука, на который присел было, чтобы обмозговать все хорошенько.
— Погоди!.. — воскликнул он. — Вот что я теперь скажу тебе!
— Что же вы мне скажете? — спросил Збышко.
— А вот что: коли ты за Ягенку дрался и парням из-за нее головы проломил, так ты и впрямь не кто иной, как ее рыцарь, и должен на ней жениться.
Тут он подбоченился и с победоносным видом уставился на Збышка; однако тот улыбнулся только и сказал:
— Эх, знал я отлично, зачем вы хотите натравить меня на них, да только ошиблись вы.
— Как так ошибся?.. Говори!
— Да ведь я велел им подтвердить, что Дануська самая прекрасная и самая добродетельная девица на свете, и не я, а они за Ягенку вступились, вот из-за этого-то мы и подрались.
Аббат на минуту просто окаменел, так что только по движению глаз можно было догадаться, что он еще жив. Вдруг он круто повернулся, вышиб ногой дверь боковуши, выбежал в горницу, выхватил у пилигрима из рук кривой его посох и, рыча, как раненый тур, принялся лупить своих песенников.
— По коням, скоморохи! По коням, собачьи дети! Ноги моей в этом доме не будет! По коням, кто в бога верует! По коням!
И, вышибив другую дверь, выбежал во двор; за ним последовали изумленные странствующие причетники. Двинувшись толпою к конюшне, они мигом оседлали коней. Тщетно Мацько бегал за аббатом, тщетно просил и молил его, клялся, что ни в чем не повинен, — все было напрасно! Аббат ругался на чем свет стоит, проклинал и дом, и поля, и людей, а когда ему подвели коня, вскочил на него без стремян и помчался во весь опор с развевающимися на ветру рукавами, подобный огромной красной птице. Причетники в тревоге скакали за ним, как стадо за своим вожаком.
Мацько некоторое время смотрел им вслед, а когда они скрылись в лесу, медленно вернулся в дом и, уныло качая головой, сказал Збышку:
— Что же это ты натворил!..
— Ничего бы этого не было, когда бы я раньше уехал отсюда, а не уехал я из-за вас.
— Как так из-за меня?
— Не хотел больного вас бросить.
— А как же теперь?
— А теперь уеду.
— Куда?
— В Мазовию, к Дануське… и павлиньи чубы у немцев искать.
Мацько помолчал с минуту времени, а затем сказал:
— Закладную он нам отдал, но залог-то остался и записан в судебную книгу. Не простит нам теперь аббат ни единого скойца.
— Ну что ж, пускай не прощает. Деньги у вас есть, а мне на дорогу ничего не надо. Меня везде примут и коней покормят; а коль панцирь на мне и меч при мне, так и тужить-то мне не о чем.
Пораздумался Мацько обо всем, что случилось. Не по его все вышло. Сам-то он всей душой желал, чтобы Збышко женился на Ягенке, да понял теперь, что не испечь из этой муки хлеба, ну а коли аббат и Зых с Ягенкой гневаются да припуталась еще эта драка с Чтаном и Вильком, так уж лучше Збышку уехать, чем и дальше быть причиной раздоров и споров.
— Эх! — сказал он. — Ничего не поделаешь, все едино придется тебе искать немецкие головы, так уж лучше езжай. Пусть будет, как богу угодно… А мне сейчас надо ехать в Згожелицы; может, как-нибудь удастся уломать Зыха и аббата… Зыха мне особенно жаль.
Тут старик заглянул Збышку в глаза и спросил вдруг:
— А тебе не жаль Ягенки?
— Дай бог ей здоровья и счастья! — ответил Збышко.
XVIII