Географ глобус пропил
Шрифт:
Голос этот звучал в общем хоре с первой секунды урока и не умолкал ни на миг.
– Не будем заводить! – орали с задних парт. – Идите в баню!…
– Ти-ха!! – гаркнул Служкин. – Закрыть рты!!
Гам, как рожь под ветром, волной приугас, пригнулся и тотчас вырос снова. Служкин отважно ринулся между рядов к гудящей галерке и сразу врезался ногой в чью-то сумку, лежащую в проходе.
– Пакет-то че пинаете! – злобно рявкнула какая-то девица.
– Убери с дороги! – огрызнулся Служкин.
– Новый купите, если порвали… – нагибаясь, пробурчала девица.
Служкин двинулся дальше, но гам, стоящий в кабинете, не имел эпицентра, который можно было бы подавить, чтобы замолчала и периферия. Вокруг Служкина волоклась аура относительной тишины, со всех сторон овеваемая шумом. Служкин обежал парты и вернулся к столу.
– Есть староста класса? – грозно спросил он.
– Нету! – ликующе завопила галерка. – Есть! Мы все старосты!
– Ергин староста, – выдал рыжий и носатый.
– Ергин, встань! – купился Служкин.
Никто не встал, но все головы развернулись к неведомой точке.
– Ергин! – тоном выше повторил Служкин.
– Вставай, тебе говорят! – услужливо закричали несколько голосов. – Вставай, козел, оглох, что ли?
С задней парты в проход упал пацан, выпихнутый соседом. Служкин ждал, пока он поднимется. Пацан был щуплым, с откровенно кретиническим лицом. Он застенчиво улыбался и бормотал: «А че я-то?… Че я?…» Галерка ржала.
– Сядь! – велел Служкин и схватил со стола классный журнал. – Ладно, девятый «вэ», – сказал он. – Сейчас я прочитаю список класса, а вы меня поправляйте, если я буду неправильно произносить фамилий… Агафонов!
– Патефонов! Телефонов! Солдафонов! – поправляли Служкина.
– Градусов!
Девятый «В» взревел от восторга.
– Только вякните чего, уроды! – заорал рыжий и носатый, с хриплым голосом. Но за его спиной пацан уже разинул рот, и рыжий, развернувшись, врезал ему кулаком в бровь. Пацан повалился назад, руша собою и две парты с визжащими девицами.
Служкин грохнул журналом о стол:
– Встать всем!!!
Девятый «В» криво и вразнобой поднялся.
– Задние парты тоже!!! – гремел Служкин. – Подровнять ряды!!! Сесть!!! Встать!!! Сесть!!! Встать!!!
Воспитание без чувств
– Вы что, курили здесь, Виктор Сергеевич? – спросила Угроза.
– Э… – растерялся Служкин. – Я в окно… Окно открывал…
– Виктор Сергеевич, я попрошу вас больше никогда не курить в кабинете. Это школа, а, извините, не пивная. И вообще, попрошу вас не показываться ученикам с сигаретой. Наши дети и без того достаточно распущенны, чтобы еще и учителя подавали им дурной пример. Как у вас прошел урок в девятом «вэ»?
Роза Борисовна медленно оглядела кабинет: сдвинутые парты, стоящие в полном беспорядке стулья, мятые бумажки на полу.
– Отвратительно, – мрачно признался Служкин.
– А в чем дело? – ненатурально удивилась Роза Борисовна.
– Никакой дисциплины, – пояснил Служкин.
– Учителя говорили мне, что у вас весь урок в кабинете был какой-то шум. Отчего же у вас нет дисциплины? Вы – учитель новый, дети к вам не привыкли, должны робеть и сидеть смирно.
– Что-то вот не заробели…
– Видимо, Виктор Сергеевич, вы сами в этом виноваты. Дисциплина на уроке всегда зависит от педагога. А педагог – это человек, который не только знает свой предмет, но умеет и других заставить его знать. Это умение приобретается лишь в специальном высшем учебном заведении – педагогическом институте. Если вам не довелось обучаться там, то не стоит браться за дело, которое вы заведомо не сможете сделать.
– У меня создалось впечатление, что девятый «вэ» просто невозможно удержать, – заявил Служкин. – Это какая-то зондер-команда…
– Это ваше сугубо личное впечатление. У других педагогов вопросов с дисциплиной в девятом «вэ» не возникает. Дети как дети.
– Я старался… – начал оправдываться Служкин. – Сперва увещевал, потом орал… Не хотелось ставить двойки в первый же урок…
– Двойки надо ставить за отсутствие знания у ученика, а не за отсутствие педподготовки у учителя. А орать, как вы выразились, нельзя ни в коем случае. Дети и дома испытывают достаточно стрессов. Школа должна корректировать недочеты родительского воспитания, а не повторять их и тем более не усугублять.
– Школа не воспитательный дом, я учитель, а не нянька, – возразил Служкин. – Когда в классе тридцать человек и все стоят на ушах, то нельзя скорректировать чье-то воспитание. Проще этих нескорректированных изгнать, чтобы остальных не перекорректировали.
– Вы сказали, что здесь не воспитательный дом, а школа? – разозлилась Угроза. – И вы, Виктор Сергеевич, считаете, что лучший способ обучения ребенка в школе – это выгнать его из класса? Странные у вас взгляды. Дети приходят в школу учиться, как вы заметили, а ваша задача – научить их. Как вам их учить – это дело вашего опыта и профессиональной подготовки, и ребенок не виноват, если вы таковых не имеете. В конце концов, вам за ваше умение государство платит деньги, а вы, если говорить объективно, просто прикарманиваете их, когда выгоняете ребенка за дверь. Я как завуч запрещаю вам подобные методы работы.
– Я понял, Роза Борисовна, – покорился Служкин. – А что, другие девятые классы такие же, как этот?
– Абсолютно.
– Что ж… – попробовал пойти на мировую Служкин. – Как говорится, первый блин комом…
– Нет, Виктор Сергеевич, – с ледяным торжеством осадила его Угроза. – Для школы такая установка неприемлема. Мы не можем себе позволить ни одного блина комом, тем более – первого.
Сашенька
После работы Служкин пошел не домой, а в Старые Речники. Район был застроен двухэтажными бревенчатыми бараками, похожими на фрегаты, вытащенные на берег. Прощально зеленели палисадники. Ряды потемневших сараев стояли по пояс в гигантских осенних лопухах. Служкин вышел на крутой обрывистый берег Камы и поверху направился к судоремонтному заводу. Высокая облачная архитектура просвечивала сквозь тихую воду реки. Алые бакены издалека казались рябиновыми листьями. Узкая дамба подковой охватывала затон. Под ветвями старых, высоких тополей на дамбе, отражаясь в коричневой, стоячей воде затона, застыли белые теплоходы.
Краснокирпичное, дореволюционное здание заводоуправления грозно вздымалось над крутояром, похожее то ли на Брестскую крепость, то ли на обвитое жилами могучее сердце древнего мамонта. У входа в гуще акаций заблудился обшарпанный Ленин.
В конструкторском бюро, увидев Служкина, приоткрывшего дверь, какая-то женщина крикнула в глубину помещения:
– Рунева, к тебе жених!
Служкин дожидался Сашу на лестничной площадке у открытого окна. Тихо улыбаясь, Саша прикурила от его сигареты. В ее красоте было что-то грустное, словно отцветающее, как будто красивой Саша была последний день.