Геопанорама русской культуры. Провинция и ее локальные тексты
Шрифт:
Таким образом, жизнестроительство героев, в котором они следуют за Болотовым, связывается еще с одной актуальной для Лазарева темой – темой посмертной памяти. Медленное течение жизни не только дает возможность оглянуться на свое прошлое и осознать каждое мгновение настоящего, но и подумать о своем будущем, о той памяти, которую необходимо оставить о себе потомкам. Не случайно с самого первого дня строительства герои ведут фотолетопись. Общее дело воспринимается как залог будущей памяти о себе. Так, Перелогов думает, <...> что вот начинается долгая эпопея, что будет идти она с переменным успехом, останавливаться, продолжаться, но в Богородицке долгие-долгие годы потом будут помнить об этом деле и рассказывать о нем <...>» (Лазарев 1987, 23–24). Герои заинтересованы в том, чтобы именно на родине их помнили и знали как можно дольше. Об этом говорит Чуносов: <...> мы к земле этой малой прикрепленные, здесь-то нас будут помнить, это точно. <...> Что-то ведь должно оставаться от каждого из нас, память хоть какая-то, едва видимая, а должна» (Лазарев 1987,96–97) [54] .
54
Нельзя не отметить, что на сайте Богородицкого дворца-музея ни словом не упомянуты те, кто задумал и осуществил восстановление дворцового комплекса, хотя в самом музее есть небольшая экспозиция, посвященная этим событиям.
Следует сказать несколько слов о роли «стариков» в провинциальной культуре. Пожилые люди обычно воспринимаются как хранители традиции и обладатели большей, чем молодые, суммой знаний, что является следствием большего жизненного опыта и определяет их авторитет. Но для провинции актуализируется представление о стариках именно как о патриотах своей «малой родины». Если любой молодой человек является потенциальным столичным жителем, хотя потенция эта не обязательно должна реализоваться, то у старика, в силу социальных обстоятельств, таких возможностей значительно меньше. Поэтому он воспринимается как человек, сделавший сознательный выбор в пользу именно этой «провинции», а следовательно, сознающий ее преимущества. Это подчеркивается и в статье Павловой: «У провинции свои патриоты… Чаще это старики» (Павлова 19736). Речь здесь идет о феномене восприятия, а не о реальной ситуации. В действительности, человек может оказаться в провинции не по своей воле, по разным причинам переехать из одного маленького города в другой, уехать и вернуться, наконец, никуда не уезжать, но до конца своих дней сожалеть о том, что не смог вырваться», и т. д. Но в сознании окружающих такой человек все равно чаще воспринимается как избравший это место жительства, то есть осведомленный о его достоинствах, возможно даже о его «тайне». Отчасти это связано и с тем, что подобный «патриотизм» стариков в реальности может быть не только результатом действительно сознательного выбора, но и психологической компенсацией за возможные неудачные попытки сменить место жительства и стремлением уберечь молодежь от повторения своих ошибок. В повести Лазарева такая преданность пожилых людей своему городу поддерживается к тому же авторитетом Болотова.
Но более всех строит свою жизнь по-болотовски молодой Илья Тихомолов. Илья пишет «Записки Ильи Тихомолова» (в светло-зеленой, как томик Болотова издательства «Academia», тетради, что кажется ему символичным). В момент «прозрения» Илья одновременно осознает, что ему суждено быть учителем и что женой его станет дочка одного из строителей, Поля, которой в тот момент только 14 лет (жена Болотова была сосватана ему в том же возрасте). Наконец, именно у Болотова Илья учится ценить «однообразие в сменяемости занятий, дел и забот в течение дня, года, жизни» (Лазарев 1987,76). Подобно тому, как медленная жизнь Ильи, подчиненная общему темпу жизни в Богородицке и собственному ритму, вступает в противоречие с московским «вихрем», «неспешная, небегучая, осознающая каждую подробность бытия» (Лазарев 1987,108) жизнь Болотова противопоставлена «бесконечно вращающемуся колесу» (Лазарев 1987,37) столичной, государственной, жизни, от которой Болотов отказался, поняв ее «неустойчивость и глупость» (Лазарев 1987, 36). Этот выбор в пользу провинциальной жизни дает Болотову иной, правильный взгляд на вещи: «Каждое небольшое событие деревенской жизни приобретало в затишье особую цену и значение, само время каждого дня как бы расширилось и стало течь медленнее. Сквозь призму этого медленного деревенского времени и больших местных дел смотрел Андрей Тимофеевич на далекую петербургскую жизнь. Иные события, казавшиеся в столице великими и важными, воспринимались здесь в ином свете, в ином времени, что ли, и со скрытой иронией, быть может…» (Лазарев 1987, 53). Илья, как и все остальные герои, учится у Болотова верному взгляду на жизнь, и подобно тому, как истинная история раскрывается именно в провинции, истинная жизнь тоже оказывается здесь [55] .
55
Выступая в роли мемуариста, фиксирующего каждодневные события современности, сам автор повести Лазарев тоже реализует «болотовскую» модель поведения.
Итак, медленное, внимательное существование вдали от столичной суеты расценивается в повести Лазарева как правильное, нормативное, и реализация его оказывается возможной только на «малой родине», что подтверждается и авторитетом Болотова, также считавшего (в пересказе Лазарева), что <...>человек не должен отрываться от мира, в котором он чувствует свое достоинство, уверенность в правоте своей жизни» (Лазарев 1987,136). Именно в этом мире все герои обретают и ощущение осмысленности своего существования, и чувство причастности к историческому процессу, то есть истинную жизнь. К этому же миру тянутся и те немногие москвичи и ленинградцы, которым в своей столичной круговерти удалось остановиться и задуматься над тем, где же есть истинная жизнь. Норма жизни, освященная авторитетом предков, жизнестроительство, которое немыслимо без потребности «<...> в прекрасном, духовном, памятном» (Лазарев 1987, 5–6), получает четкое географическое определение в пространстве: это провинция, но не всякая, а та, у
Но если в художественном тексте Лазарева в оппозиции столица/провинция совпадают географические и качественные характеристики, то Павлова в своем очерке стремится к пересмотру понятия «провинция». Отказываясь от строго географического понимания этого термина, она, по существу, предлагает выделять «культурную провинцию» и, соответственно, «провинциалов от культуры», «людей колеи» (Павлова 1973а), невежественных и не стремящихся к расширению кругозора (ср.: Строганов 2000, 30–37). Такие «провинциалы от культуры» попадаются и в больших городах, где «чаще встретишь того простака, который горд по части знания новинок, «последнего слова» – и при этом может не знать «великанов» культуры» (Павлова 1973а), и в маленьких. Характеризуют таких людей «провинциальные комплексы», выражающиеся в стремлении к слепому копированию, в погоне за модой, неумении осознать собственную индивидуальность, в том числе в масштабе города. Именно таких людей «<...> манят огни большого города» (Павлова 1973а). Проявлением «провинциального комплекса» Богородицка стало отношение горсовета к главному городскому достоянию – парку, где, в подражание столичным паркам культуры, ставились уродливые гипсовые статуи и фонтаны, в то время как те же средства могли быть использованы на возрождение «яркой культурной индивидуальности» города, которая, в свою очередь, обеспечила бы Богородицку приоритет в культурной конкуренции с большими городами (Павлова 1973в). Но энтузиасты города не дали «провинциальным комплексам» взять верх. Они взялись за возрождение истинной культуры, не суррогатной провинциальной, а настоящей: <...> перед нами люди, глубоко убежденные, что «искусство кожезаменителя» – всякая культура со скидкой на провинцию – есть лишь способ распространения ограниченности» (Павлова 1973 г).
Павлова, так же как и Лазарев, признаёт, что культурный потенциал периферии выше, потому что здесь «тяготеют к проверенному временем – это касается и товаров, и литературы» (Павлова 1973а). Тяготение к глубинному знанию основ, характерное для маленьких городов, тот факт, что «маленький город вообще можно было бы назвать обетованной землей классического образования», заставляет автора статьи высказать предположение, что именно маленькие города станут «новыми культурными центрами». Являясь нашим культурным прошлым, они станут и культурным будущим. Пример возрождения Богородицка свидетельствует, что залогом этого может служить воплощенная в этих городах красота: «Да, все дороги в Богородицке упрямо ведут нас к дворцово-парковому ансамблю. Не захочешь, а придешь сюда. Ради красоты, ради интереса. Потому что именно здесь «эпицентр» сюжета о культурном будущем Богородицка <...>» (Павлова, 1973 г.).
Таким образом, в сознании «столичного» автора Павловой слово «провинциальный» изначально является отрицательно оценочным. Поэтому она избегает этого термина, используя оппозицию большой/маленький город. Словно боясь обиды «провинциалов» и упрека в «столичном снобизме», Павлова посвящает значительную часть очерка разработке вводимого ею понятия «культурной провинции». Для Лазарева же, в данной повести заявляющего о себе как о тульском писателе [56] , противопоставление провинции и столицы по принципу культура/бездуховность, норма/аномалия не вызывает затруднений, и собственно терминологическая сторона вопроса не очень важна. Это противопоставление постоянно подчеркивается, но не прямо, а скорее на уровне поэтики, как принцип организации повествовательного пространства. Лазарев выступает как рационалист, для которого преимущества провинции есть истина, требующая не доказательств, но объяснений для непосвященных. Гораздо важнее для него установление первенства Богородицка среди других «малых» городов России.
56
Лазарев живет в Москве, но постоянно обращается в своем творчестве к истории Тульской области. Позиция «земляка из столицы» дает ему основания утверждать собственную объективность при взгляде как на Москву, так и на периферию.
И тем не менее, в идеологическом плане позиции авторов совпадают: залог культурного возрождения России – в возрождении малых городов (а упадок и того, и другого не вызывает сомнений). Подобный мотив едва ли не инвариантен для публикаций, посвященных проблемам провинции, в последние несколько десятилетий, что свидетельствует о формировании идеологического канона изображения российской провинции в публицистической и художественной литературе.
Библиография
Белехов Н., Петров А.: 1950, Иван Старое, Москва.
Бердышев А. П.: 1988, Андрей Тимофеевич Болотов, Москва.
Болотов А. Т.: 1873, Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков, С. – Петербург, т. III.
Болотов А. Т.: 1988,Избранные труды, Сост. А. П. Бердышев, В. Г. Поздняков, Москва, 1988.
БСЭ – Большая советская энциклопедия, Москва, 1970, т. 3.
Гуляницкий Н. Ф.: 1982,'Синтез профессий и метод зодчего в русской архитектуре конца XVIII в. Архитектурное наследство, т. 30.
Даль В.: 1990, Толковый словарь живого великорусского языка, Москва, т. 3.
Ильин М. А.: 1961, "Архитектура русской усадьбы. История русского искусства", Москва, т. VI.
Клубкова Т. В., Клубков П. А.: 2000, 'Русский провинциальный город и стереотипы провинциальности, Русская провинция: миф-текст-реальность, Москва – С. – Петербург.
Кобяков П.: 1965,'Тревожный сигнал', Советская культура, 1965, № 91, 3 августа.
Лазарев В.: 1977а,'Звезда полей, или Письма из XVIII века', Лазарев В., Тульские истории, Тула.