Герцог Бекингем
Шрифт:
Еще одно следствие новой политической линии: было необходимо отменить все решения, способствующие терпимости по отношению к католикам и принятые королем ради того, чтобы облегчить переговоры о браке его сына с инфантой. Теперь следовало применять существующие законы во всей их суровости и даже принять новые, еще более строгие.
Инцидент, произошедший 26 октября, то есть незадолго до возвращения принца и главного адмирала, помогает понять, как сильны были в это время в Лондоне антикатолические настроения. В тот день католики собрались в местечке Блэкфрайарз, чтобы провести свою религиозную церемонию. Во время проповеди отца иезуита в зале внезапно провалился пол, и погибло 150 человек. Вместо сочувствия лондонская толпа изъявила полный восторг, считая эту трагедию божественным возмездием. Епископ Лондонский отказал в погребении жертв происшествия на освященной земле {250}.
Итак, 2
Письмо, которое Бекингем отправил в ответ государю, даже сейчас, по прошествии четырех столетий, поражает дерзостью. Оно лучше, чем любые политические комментарии, свидетельствует о том, что после возвращения из Испании между слабеющим королем и превратившимся почти в хозяина положения фаворитом установился новый тип отношений. Достаточно привести несколько отрывков из этого послания от 4 марта 1624 года. «Раз Вы мне так велите, – пишет Стини своему «дорогому папе», – я сообщу парламенту, что после прогулки по полям Вас нынче днем разбил такой ревматизм, что Вы не в состоянии назначить день для приема посланников обеих палат. Однако я воздержусь от того, чтобы сказать им, что в это же самое время Вы принимаете у себя испанских послов, несмотря на ревматизм, не позволяющий Вам принимать собственных подданных» {251}.
Из последней фразы видно, что именно вызвало гнев Бекингема: вопреки всем его усилиям и поучениям король продолжал поддерживать отношения с Испанией. Он не мог решиться на разрыв. Но у него уже не хватало сил сопротивляться своему «дорогому мальчику»: 5 марта он принял в Теобальдсе делегацию парламента и, в общих чертах, согласился с предложениями Рудьерда. Вместе с тем он настаивал на том, что будущая война должна быть направлена на возвращение Пфальца, а непосредственных действий против Испании следует избегать. «Как Моисей узрел землю обетованную с высоты горы, но не вошел в нее, так и для меня величайшим утешением на пороге смерти будет узреть полное освобождение Пфальца, и я уверен, что освобождение это состоится» {252}. Однако парламенту следовало понять, что для подобного отвоевания необходима армия, а ее подготовка дорого стоит. Поэтому предстояло голосование по вопросу о значительных субсидий, и король надеялся, что при этом не будут забыты и его собственные интересы, ибо он опять оказался на мели. Он пошел на огромную уступку: согласился с предложением парламента поставить военные расходы под контроль специальных комиссаров, назначенных палатами.
Бекингем и Карл были удовлетворены лишь наполовину. Они – как и большинство депутатов – мечтали о полном и окончательном разрыве отношений с Испанией. 14 марта главный адмирал явился в Ройстон, чтобы объяснить королю предлагаемую им новую политическую позицию: союз с голландцами, союз с Францией, брак принца с француженкой Генриеттой Марией. Яков снова уступил. На следующий день Бекингем изложил этот проект в присутствии обеих палат как предложение, исходящее от самого короля. Его встретили аплодисментами, хотя идея о французском браке принца (опять союз с католиками!) не вызвала особого энтузиазма. Депутаты хотели открытой войны с Испанией, при минимальном расходе средств. Судьба Пфальца, судя по всему, была для парламента второстепенным вопросом, несмотря на то, что привычные фразы о несчастьях Фридриха Пфальцского и его супруги постоянно произносились. По сути, пфальцский вопрос был династической проблемой, которая непосредственно затрагивала принца Карла и его отца, но значительно меньше касалась лондонских буржуа и английских землевладельцев.
Депутат Джон Элиот, давний друг Бекингема и вице-адмирал Девона, очень ясно отразил состояние умов его собратьев по парламенту: «Пока мы бедны, Испания богатеет.
Вот где надо искать нашу Индию!» (Иными словами: давайте искать деньги там, где они есть: в испанских портах и на американских галионах {253}.)
Наконец палаты одобрили три субсидии и три пятнадцатипроцентных налога, то есть в общей сложности 300 тысяч фунтов стерлингов, – подчеркнув, что эти деньги должны пойти исключительно на оборону страны, на укрепление безопасности Ирландии, на помощь Соединенным провинциям и «другим союзникам Его Величества» и на вооружение флота (то были так называемые «четыре пункта»). Парламенту предстояло назначить комиссаров, которые будут
На этот раз Якова I загнали в угол. Он уже не мог откладывать разрыв отношений с Испанией: 23 марта (все еще в Теобальдсе) он принял делегацию парламента и объявил об аннулировании всех прежних договоренностей с Филиппом IV и его предшественником. Его речь была печальна: «Я стар, но мой сын молод. Я смею утверждать, что, как бы стар я ни был, я лично отправился бы бороться [за Пфальц] и был бы счастлив погибнуть за это, будь такой поступок на пользу успеху нашего дела… Что до того, каким именно образом вести войну, то подобный вопрос не может быть решен голосованием большинства. Я сформирую из числа специалистов Военный совет. Предоставьте же вашему королю заботу о том, набирать ли десять или двадцать тысяч войска, на суше или на море, на востоке или на западе, наступать ли на баварские владения или на земли императора…» {254}
Итак, все было сказано. Политика мира, которой Яков I посвятил свое царствование, пришла к концу. Однако уже теперь стал явным конфликт, который спустя несколько месяцев столкнет королевскую власть с парламентом, а Карла с общественным мнением: Яков (а вместе с ним, несомненно, Карл и Бекингем) считал, что ведение войны, выбор территории военных действий и командиров должен оставаться исключительно его прерогативой. Парламент, напротив, стремился поставить все под свой контроль. Эти две концепции были несовместимы. Притом скоро окажется, что выделенные средства совершенно недостаточны.
Разумеется, лондонская толпа не заглядывала столь далеко. Она разжигала праздничные костры и швыряла камни в окна испанского посольства.
Глава XIV «И Соломон почил в мире»
«Стини, неужели ты хочешь моей смерти?»
Весной 1624 года, когда политика Бекингема, по внешней видимости, переживала триумф, постепенно стал назревать кризис, который, впервые с начала его придворной карьеры, угрожал (по крайней мере, по мнению наблюдателей) подорвать доверие к нему короля.
Об этом эпизоде много писали очевидцы и биографы главного адмирала. Однако для нас, в какой-то мере знающих подоплеку всего дела, благодаря переписке короля с фаворитом, неизвестной современникам и извлеченной из архивов XVIII и XIX веков, – для нас ясно, что распространявшиеся в то время слухи об опале были весьма преувеличены и по большей части являлись плодом фантазии.
Все началось в апреле, когда из Мадрида приехал агент отец Лафуэнте, задачей которого было спасение англо-испанского союза («Дать ему последнее причастие», как шутили жители Лондона). Он был уполномочен огласить новые обещания относительно Пфальца. Одновременно с ним, по другой дороге, был отправлен еще один официальный посланник, отец иезуит Маэстро, который вез секретные документы и имел целью скомпрометировать Бекингема в глазах короля.
Маневр был ясен всем, но, учитывая состояние духа Якова, он не был заведомо обречен на неуспех и тем более на полный провал. Бекингем быстро осознал это. Для него более чем когда-либо стало важно добиться того, чтобы Яков I, находящийся в своих резиденциях в окрестностях Лондона, оказался огражден от испанских интриг. Нельзя было допустить, чтобы король принял мадридских послов наедине, и Бекингем настоял на своем присутствии при разговорах государя с любым из них.
Еще до прибытия в Англию с Лафуэнте случилась неприятность, истоки которой общественное мнение приписывало Бекингему или его другу маркизу Гамильтону: в окрестностях Амьена испанца остановили грабители в масках и забрали у него все документы, включая верительные грамоты, которые он должен был вручить Якову I. Поскольку нападавшие не тронули денег, казалось очевидным, что это грабители совершенно особого рода. (Некоторые считали – и, возможно, не без оснований, – что организаторов нападения скорее следует искать во Франции. Кто знает? В любом случае, расследование не дало никаких результатов.) Итак, Лафуэнте прибыл в Лондон без багажа, и ему потребовалось несколько недель, чтобы добиться приема у короля в присутствии послов Инхосы и Коломы, а также Бекингема. Встреча состоялась 29 марта и ни к чему конкретному не привела: напомним, что она произошла спустя несколько дней после голосования парламента по «четырем пунктам» Рудьерда и обещания Якова I порвать отношения с Испанией.