Герцог Бекингем
Шрифт:
Как мы видели, обвинительный акт кое-как соединил в одном тексте обвинения весьма общего и туманного характера (сосредоточение должностей в руках герцога, продажность) с мелкими придирками, а под конец сформулировал обвинение в убийстве {manslaughter). Речь Джона Элиота включает все эти пункты, обильно сдобренные риторическими фигурами и латинскими цитатами. Из этого следует, что лорды, перед которыми он выступал, знали классику куда лучше наших современников – по правде говоря, в это нетрудно поверить.
Основным аргументом Элиота было то, что прежде, чем Бекингема осудят судьи, его осудило общественное мнение, а следовательно, «доказательств не требуется». В наше время подобное выступление в суде привело
И в заключительной части своей речи Элиот пускается в долгие исторические сравнения, почерпнутые из времен Римской империи и наверняка хорошо известные его слушателям: «Этот человек – язва, разъедающая государство. Я искал в истории персонаж, с которым можно было бы его сравнить, и не нашел никого, кто больше походил бы на него, чем Сеян, о ком Тацит говорит, что был он audax, sui obtegens, in alios criminator, juxta adulator et superbus [68]. Он был высокомерен, презрителен, постоянно смешивал свои интересы с делами государства до такой степени, что велел именовать себя Imperatoris laborum socius [69]. Смотрите: разве не подходят все эти описания слово в слово к портрету герцога, который так часто в речах упоминает дела короля рядом со своими собственными?… Милорды, таков этот человек. Именно от него исходит все зло, именно он – причина несчастий; лишь его низвержение может дать надежду к улучшению положения дел».
Сравнение с Сеяном требовало известной дерзости, ибо, если оно относилось к грубому, жестокому и продажному министру, описанному Тацитом в Анналах (Книга IV, глава I) и казненному в 31 году до н. э., то подразумевало также и государя, чьим фаворитом долгое время оставался Сеян, а именно – Тиберия, ставшего архетипическим образом кровавого тирана. Понимал ли это Элиот? Может быть, и нет, ибо подобное красноречие приводит к запальчивым заявлениям. В любом случае, Карл I все понял правильно. «Если Бекингем – Сеян, то, следовательно, я – Тиберий», – с горечью отозвался он на эту речь {325}.
На следующий день Карл появился в палате лордов: «Единственной причиной моего нынешнего прихода сюда является желание сказать вам, что наглые речи, недавно произнесенные в вашем присутствии, задевают как вашу честь, так и мою. Я не имею обыкновения наказывать тех, кто выступает против меня, а что до тех, кто нападает на Бекингема, то он сам всегда просит меня не обращать на них внимания из опасения, что его обвинят в том, что он настраивает меня против них. Об этом я свидетельствую вам лично. Я говорю это не затем, чтобы вмешиваться в ваши привилегии, а просто для того, чтобы объяснить, почему вплоть до нынешнего дня я не желал наказывать наглецов. И теперь, надеюсь, вы более ревностно станете защищать мою честь, как я защищаю вашу».
Взяв слово перед депутатами общин, Карлтон, в свою очередь, попытался начать дебаты, настаивая на важности нынешнего момента для будущего Англии. Он только что вернулся из своего посольского путешествия во Францию и имел возможность сравнить две страны. «Умоляю вас, господа, не поступать таким образом, коим вы можете заставить Его Величество забыть о своей любви к парламенту. Во всех христианских странах поначалу тоже существовали парламенты, пока короли не осознали свою силу и, видя недисциплинированность и неугомонность подобных ассамблей, постепенно не перестали их созывать. И так произошло везде, за исключением нашего Английского королевства…» Далее следовало ужасающее описание Франции, где, за отсутствием парламента, аналогичного английскому, царит деспотизм, а жители «напоминают скорее призраков, нежели людей». Несмотря на риторические преувеличения, доводы Карлтона, человека, имеющего огромный дипломатический опыт, действительно заставили задуматься. Начавшийся с обвинения против Бекингема конфликт между королем и парламентом не должен был закончиться поражением первого и триумфом последнего. Карлтон почувствовал эту опасную возможность куда быстрее, чем Диггс или Элиот.
Авторитарный поступок и первое отступление короля
Карл I посчитал себя лично оскорбленным и отреагировал тем, что приказал арестовать и посадить в лондонский Тауэр Диггса и Элиота. Такой поступок был вполне в его духе, но, по меньшей мере, неуместен. Чем превращать оппозиционеров в жертв произвола, лучше уж было заставить их отвечать перед Судом королевской скамьи [70]или перед Судом лорда-канцлера, подготовив хорошо составленный список обвинений. Бекингем почувствовал это и тщетно умолял короля отдать приказ об их освобождении.
Как и следовало ожидать, палата общин и палата лордов заявили протест против подобного покушения на их традиционные привилегии, согласно которым членам парламента гарантировалась свобода слова на заседаниях. Карлу пришлось отступить и спустя неделю после ареста вернуть обоим депутатам свободу. Таким образом, сам того не понимая, он положил начало своим последующим отступлениям, в результате которых постепенно дошел до известного нам итога.
Тем же приказом король выпустил из Тауэра графа Эрандела, чье содержание под стражей раздражало палату лордов. За графа заступился Бекингем.
Бекингем – канцлер Кембриджа
Тем временем (28 мая 1626 года) произошло событие, не связанное с заседаниями парламента, но явно подействовавшее раздражающе. Поскольку умер ректор Кембриджского университета граф Суффолк, университетские профессора должны были избрать его преемника. То был престижный пост, весьма почетный и не лишенный политического значения, поскольку в данном университете, как и в Оксфорде, шла борьба между двумя партиями: с одной стороны, англиканской, «королевской» партией, с другой – партией пуритан-кальвинистов. Под нажимом Лода король настаивал на том, чтобы новый ректор был избран из числа сторонников первой партии: он выдвинул кандидатуру Бекингема.
Мы не знаем, что думал об этом сам герцог, не имевший никакой университетской подготовки. Видел ли он в этом назначении лишь еще один чин, еще одну милость короля? Или, скорее, будучи любителем искусств и библиофилом, предполагал, что сможет оказать университету благодеяния (что впоследствии и сделал)? В любом случае профессора исполнили желание государя и избрали Бекингема 108 голосами против 103, отданных за графа Беркшира. Карл был в восторге. Палата общин в большинстве своем расценила это новое назначение ненавистного ей человека как провокацию. Разумеется, в этом она не совсем ошибалась.