Герцог и я
Шрифт:
— Возможно, он не ожидает именно этого, дочь моя, но в каждом обществе есть свои правила, традиции. И откровенно говоря, я не понимаю твоего спокойствия и полного отсутствия интереса.
— Ничего подобного, мне очень интересно.
— Но ты совсем не нервничаешь. В подобных случаях необходимо хоть немного нервничать. Так поступают решительно все! Ведь он собирается жениться на тебе.
Дафна услышала стон. Его исторгла она сама.
— Мама, он ничего не говорил об этом!
— Он и не должен. А для чего, скажи, он танцевал с тобой прошлым вечером? С тобой
— Мне нравится Пенелопа, мама.
— Мне тоже. И я жду не дождусь того дня, когда ее мать сообразит наконец, что девушке такой комплекции совершенно не подходит оранжевый атлас. Это ужасно!
— А что подошло бы? — поинтересовалась Дафна.
— Не знаю! Не приставай, пожалуйста, с нелепыми вопросами, когда я и так не нахожу себе места от волнения!
Дафна безнадежно покачала головой:
— Лучше я пойду и разыщу Элоизу.
— Да, это будет кстати. И проследи, пожалуйста, чтобы Грегори не измазался до того, как сядет за стол. Проверь его уши, слышишь! Он плохо моет их… А насчет Гиацинты — просто не знаю… Боже, что нам с ней делать? Гастингс не ожидает увидеть за столом десятилетнего ребенка.
— Ожидает, мама. Энтони говорил ему, что мы обедаем всей семьей.
— Но многие семьи не сажают за общий стол самых младших.
— Значит, мы в числе тех немногих, мама, кто делает это. — Дафна решилась наконец на глубокий демонстративный вздох. — Я сама говорила с герцогом, и он все понял. Даже сказал, что предвкушает удовольствие пообедать в нормальной семейной обстановке. Ведь у него нет семьи и, говорят, не было.
— Бедняга!.. Помоги нам Бог!
Лицо матери не утратило взволнованного выражения. Даже пошло пятнами.
— Знаю, о чем ты подумала, — ласково сказала Дафна, не переставая поражаться своему долготерпению. — И ручаюсь, что сегодня Грегори не подложит кусок картофеля в сметане на стул Франческе. Он уже повзрослел. — Но он сделал это только на прошлой неделе!
— Вот с тех пор он и стал взрослее, — не очень уверенно предположила Дафна.
Взгляд матери ясно говорил, что она абсолютно не верит этому утверждению.
— Хорошо, — сказала Дафна, вспомнив пример старшего брата, — тогда я просто пообещаю, что убью его, если он будет себя плохо вести.
— Угроза смерти его не напугает, он, к счастью, еще не знает, что это такое, — философски заметила мать. — Лучше сказать, что в наказание я продам его лошадь.
— Он никогда этому не поверит, мама, зная твое доброе сердце.
Леди Бриджертон развела руками:
— Выходит, мы вообще беспомощны перед ним.
— Боюсь, что так.
— Дети — сплошное беспокойство, — заключила Вайолет.
Дафна улыбнулась. Она хорошо знала, как ее мать обожает это беспокойство.
Леди Бриджертон откашлялась, прежде чем произнести чрезвычайно значительную, с ее точки зрения, фразу:
— Полагаю, дочь моя, что Гастингс был бы для тебя отличной партией.
— Только полагаешь, мама? Я уверена, что вообще любой герцог отличная партия, даже
Мать не могла не улыбнуться.
— Ох, и язычок у тебя, дорогая! Но должна честно сказать, что вовсе не намерена выдать тебя за кого угодно. И если я знакомила тебя со многими мужчинами, то лишь для того, чтобы пополнить число твоих поклонников. Моя заветная мечта, — Вайолет вздохнула, — видеть тебя в браке такой же счастливой, какой была я с вашим отцом.
С этими словами она удалилась, оставив Дафну наедине с собственными мыслями.
А думала Дафна вот о чем: составленный Гастингсом и одобренный ею план не так уж хорош и удачен, если рассматривать его серьезно. И в первую очередь пострадает от него ее мать — когда поймет в конце концов, что они только играли в любовь и в грядущий брак. Саймон благородно предложил Дафне исполнить в конце роль зачинщицы их разрыва, а себе оставлял амплуа отвергнутого жениха, однако ей начинало казаться, что, пожалуй, лучше было бы наоборот — чтобы она, как это ни печально и даже постыдно, оказалась жертвой его легкомыслия и обмана. Тогда по крайней мере мать не сможет обрушиться на нее со слезами и попреками, ей останется только жалеть несчастную дочь и сокрушаться, как та могла упустить такой шанс.
И на этот раз, подумала с усмешкой Дафна, мать была бы совершенно права.
Саймон никогда еще не принимал пищу в такой обстановке, среди такого количества взрослых и детей, принадлежавших к одной семье. И весьма дружной и шумной семье. Дружелюбную атмосферу не смогла нарушить даже горошина, перелетевшая почти над головой леди Бриджертон с одного края стола на другой и нацеленная шалуном Грегори в его младшую сестру. Бросок был неточным: Гиацинта не поняла, что на нее совершено покушение. Дафна вовремя прикрыла салфеткой рот, чтобы громко не рассмеяться, а виновник всего этого умело изобразил на лице ангельскую невинность и полную непричастность к полету зернышка из семейства бобовых.
Саймон мало говорил во время обеда, предпочитая слушать других и время от времени отвечать на обращенные к нему вопросы. Их задавали все присутствующие, за исключением двоих, сидевших, к его облегчению, с другой стороны. Впрочем, и оттуда они умудрялись бросать на него — нет, не горошины, — но весьма неодобрительные взгляды. Это были Энтони и его брат Бенедикт.
Самая непосредственная из присутствующих, десятилетняя Гиацинта, долго испытующе смотрела на Саймона и наконец спросила напрямик:
— Вы всегда говорите так мало?
Миссис Бриджертон чуть не поперхнулась вином, и девочке ответила Дафна.
— Наш гость, — сказала она, — просто намного вежливее некоторых из нас, кто ни на минуту не закрывает рта и перебивает друг друга. Как будто боится, что больше ему никогда не придется шевелить языком.
Грегори понял эти слова буквально и тут же, высунув язык, начал шевелить им, но миссис Бриджертон строго посоветовала ему использовать этот орган для того, чтобы доесть побыстрее то, что у него на тарелке.