Герцогиня и султан
Шрифт:
Я вижу – у тебя теплые глаза, хотя мало кто об этом знает! Наверное, только твоя мама и женщины, которых ты любишь! Ты беспощаден к врагам, и даже друзья боятся навлечь на себя твой гнев. Но ты не обидишь ни женщину, ни ребенка. Ты привык править, ты родился для этого. Все твои предки были вождями, страх и смирение тебе не известны. Гордость и бесстрашие – вот слова на твоем знамени.
А я даже не знаю, кровь каких племен и народов намешана во мне за века, что пронеслись над нашей деревней. Потому что после ухода воинов, не раз и не два захватывавших аквитанские земли, рождались в домах похожие на
Но сейчас это неважно – я нравлюсь тебе. Я чувствую это. Я не знаю умных слов, имя мое, как и имена моих предков, канет в безвестность под копытами коней таких, как ты. Но я умею чувствовать – это дар от бога.
Я сейчас в чужой одежде, в чужих украшениях, в чужом танце. Даже тело чужое – его откормили специально для тебя. Но душа-то у меня – моя! Она одна то, что не изменится. И у тебя будет в ней свой уголок, хотя тебе, наверное, это и безразлично…
Но я же нравлюсь тебе, шейх! Иначе не теплели бы твои глаза! Во имя Аллаха милосердного, Господа нашего Иисуса Христа, Пресвятой Девы и всех святых и пророков, кто имеет власть над этим миром, прощу – возьми меня! И я честно буду дарить тебе любовь – это все, что у меня есть… Но зато я не умею продавать ее за красивый браслет, отмеривать, точно товар… Возьми меня, шейх!»
Вот теперь Жаккетте не надо было заставлять себя работать. Постепенно она дошла до такой точки кипения, что тело само двигалось, выплескивая все то умение, что вбивала в нее Фатима.
Приблизившись к шейху вплотную, Жаккетта выдернула у него из ножен кинжал и принялась играть его лезвием, то приставляя острием к груди шейха, то к своей груди. Шейх и бровью не повел, хотя лезвие порхало в опасной близости от его шеи.
– Глаза твои, что сапфиры в ночи, – негромко сказал он по-арабски. – Зубы – нити жемчуга в лепестках губ. Имя тебе будет Хабль аль-Лулу. [14]
14
Нитка Жемчуга
Фатима поняла, что выиграла войну.
Через час город узнал, что служанка, полумертвой выкинутая с корабля пиратов, продана уважаемой Фатимой в два раза дороже, чем, французская принцесса почтенной Бибигюль.
А на следующий день торжествующая Фатима, сидя в расшитом седле, медленно проехала мимо ворот Бибигюль на пегом, украшенном колокольчиками и кисточками муле.
Глава IX
Жаккетта опять попала в новый мир – сколько еще их будет?
Жилище шейха было раз в десять больше домика Фатимы, но по сравнению с ним – ухоженным, наполненным ароматами цветов и благовоний, запахами вкусной пищи, – поражало своей неуютностью. Оно больше напоминало временную базу для кавалерийского отряда: большой внутренний двор, много пустых стойл для животных и напоминающие склады помещения. В одном углу двора, правда, теплилась жизнь. Там кудахтали куры и блеяли козы. В стойлах находилось несколько лошадей, мулов и пара ослиц. Отдельно стоял красавец арабский скакун.
Видимо, шейх следовал советам мудрейшего Халида ибн Сафвана, который говорил: «Когда хочешь устрашить нападением или спастись бегством, ежели хочешь покрасоваться или проехать спокойным шагом – покупай коней; если тебе предстоит долгий путь – то мулов. Верблюдов покупай для перевозки тяжестей, а ослов, потому что их легко прокормить».
В утоптанном дворе не росло ни былинки, только одинокое дерево, похожее на акацию, торчало на краю. Глина, кругом глина.
Единственным украшением нескольких построенных впритирку друг к другу двухэтажных зданий была неказистая общая терраса, обращенная во внутренний двор. На нее выходили двери и окна обоих этажей.
Около кухни высились печи для выпечки лепешек. Возле них хлопотали какие – то женщины в темных одеждах.
Даже на сторонний взгляд Жаккетты, назвать роскошной такую жизнь было никак нельзя. Никаких мраморных дворцов, как в сказках Фатимы. При всем при этом шейх в здешнем мире занимал очень весомое положение. Но на быте это сказывалось слабо.
После удачного дебюта перед шейхом Жаккетту повели определять на новое место жительства.
Слуга привел ее на первый этаж, в небольшую комнату, где сидело несколько женщин. Это были наложницы, составляющие гарем шейха. Они очень внимательно осмотрели вновь прибывшую; Звериным чутьем Жаккетта поняла, что здесь – самое опасное место за всю ее жизнь. Здесь пленных не берут.
Она застыла на пороге и заявила слуге:
– Я не буду жить в этой комнате с этими женщинами. Я христианка.
Знал ли слуга французский, не знал – это так и осталось тайной.
Уразумев, что свежеприобретенная Хабль аль-Лулу даже не думает заходить на женскую половину, слуга в растерянности повел ее обратно к шейху.
– Я лучше буду жить в стойле, как лошади господина! – заявила Жаккетта шейху. – Но не с женщинами!
Шейх тоже не стал обнаруживать знание французского, просто что-то скомандовал слуге и тот отвел Жаккетту в отдельную комнату на втором этаже. Совсем пустую, даже сундуков в ней не было, один тюфяк и кожаный коврик на полу.
Зато в соседней комнате оказалась купленная часом раньше Жанна.
Девушки бросились друг к другу, как не бросились бы родные сестры. И обе заревели в голос, выплакивая все, что им пришлось пережить со дня расставания. Размывая краску на глазах, черные слезы катились по щекам Жаккетты. Жанна жалобно всхлипывала, икала, давилась слезами и ничего не могла с собой поделать.
– Горе, горе-то какое, Жаккетта! – стонала она. – Мы же им чужие, совсем – совсем чужие. Это другой мир, здесь все по-другому! За что Господу покарал меня? Наверное, я была плохой католичкой, раз он отступился от меня и передал в руки мусульман. Жаккетта, здесь даже небо чужое!!!
– Ничего, ничего, госпожа Жанна! – сквозь слезы утешала госпожу Жаккетта. – Пресвятая Дева опять соединила нас, это уже чудо. Чтоб у тех камеристок, что вам волосы укладывали, руки поотсыхали! Завтра я как надо уложу, и все будет хорошо!
… Ближе к вечеру, оглядывая новый восточный наряд Жаккетты, Жанна конфисковала у нее желтые сафьяновые туфельки с загнутыми носами.
К великому изумлению Жанны и Жаккетты, оказалось, что шейх вообще живет не в доме. Для него во дворе натянули шатер, покрытый черной шерстяной тканью, и шейх жил там в обществе своей борзой.