Герман
Шрифт:
Зеркало висит высоко, Герман видит только свою макушку, зато папа такой длинный, что пригибается, когда делает пробор своей драгоценной железной расческой. Папа ею очень гордится. Он крановщик, папа Германа.
– Сегодня бедокурил? – спросил папа, внимательно осматривая расческу, прежде чем сунуть ее в задний карман брюк.
Герман глубоко задумался.
– Чтоб я помнил, то нет, – ответил он наконец.
– Так я и думал. Иначе я бы увидел сверху, верно?
Папа хлопнул его по спине, они засмеялись, а вместо ответа Герман задрал голову и посмотрел на папу снизу вверх. Голова закружилась почти как под деревом в парке, только с папы листья не облетают.
– А сегодня ты ангелов видел? – спросил Герман.
– Сегодня опять ни одного, – вздохнул папа, провел под мышками дезодорантом и отдал его Герману. Ужасно жгучий оказался – видно, в отместку за приятный запах.
На кухне звякнула упавшая у мамы тарелка – значит, обед готов. Понедельник – день доедок, эту еду Герман не любит. Откуда, интересно, остатки берутся, если ничего похожего ни в субботу, ни в воскресенье на обед не давали? Тут не захочешь, а заподозришь неладное: не папины ли противные угри контрабандой проскальзывают в понедельничные запеканки? Как назло, Герман не очень голоден. И сейчас папа начнет, конечно, подначивать его: не заболел ли он, хочет ли вырасти большим, – в общем, на гарнир к запеканке из остатков обычно подаются сложности.
Герман ковырялся в тарелке, за окном лил дождь. Чумазый голубь мок на подоконнике, курлыча себе под нос, потом взлетел и сел на ветку на другой стороне улицы. Хорошо птицам, думал Герман, на них не напяливают ни дождевиков, ни зюйдвесток. Интересно, если дождь будет идти, как в Африке, сорок дней, велят носить маску с трубкой?
– Герман, ты не заболел? Или ты не хочешь вырасти большим?
Папа говорил с полным ртом, он уже три раза брал добавку: наверняка запеканка все-таки на угрях.
– Тут все уже поели, – ответил Герман.
– Поел? Где это? – немедленно спросила мама.
– Во Фрогнер-парке.
– Зачем ты кусочничаешь до обеда? – это снова папа. – Хочешь расти вширь, а не вверх?
– Больше не буду, – ответил Герман и снова стал смотреть в окно.
Голубь улетел, но дождь остался, строчит с неба строго перпендикулярно земле. Бог, должно быть, отлично плавает, подумал Герман, уж не говоря об Иисусе – тот в молодые годы вообще по воде ходил.
Герман очень гордится, что его папа – крановщик. Одно время он и сам подумывал о такой работе, но у него голова кружится, стоит ему просто задрать ее и посмотреть на дерево, так что вряд ли он сумеет со стометровой высоты разглядеть на земле толстый кабель, подцепить его крюком и продеть в угольное ушко в Лиллестрёме.
Мама забрала остатки с тарелки Германа на свою – она у них самая прожора, а все равно худышка и коротышка. И работает в магазинчике Якобсена на углу. Герман любит зайти туда по дороге из школы, ему очень нравится запах кофе от большой кофемолки. Странно, что такое горькое питье может так хорошо пахнуть.
– У нас сегодня покупатель хотел ограбить кассу, – рассказывала между тем мама. – Он швырялся помидорами и угрожал нам связкой бананов!
– Не Бутыля, надеюсь? – спросил Герман.
– Конечно, нет. Бутыля до такого не доходит.
– И сколько денег забрал?
– Он поскользнулся на банановой шкурке, а потом сбежал.
Мама отложила нож и вилку, чтобы посмеяться. Когда мама смеется, поезда западной линии сдувает с рельс, паром на Несодден [3] уходит под воду, а куранты на ратуше замирают.
Папа дышал глубоко и медленно, пережидая шум.
– Мамуся, опять ты все сочинила? – вздохнул он.
– Вовсе не все. Якобсен-младший правда позвонил в полицию и заявил о нападении. Он принял помидоры за кровь! – ответила мама.
3
Несодден – полуостров, разделяющий Осло надвое, и пригород Осло.
– Он трус и мямля, этот ваш Якобсен, хлыщ и прыщ! Мчится в полицию, стоит ему ручки недосчитаться.
– Он старается как умеет.
– Умеет он только ручки пересчитывать да щеки надувать.
Герман перевел взгляд с папы на маму и задумался.
– А может, это был Густав Вигеланд, – сказал он.
Папа положил вилку и нож и вздохнул тяжело еще несколько раз. Мама, меняя тарелки, наклонилась внезапно к самому лицу Германа, совсем как недавно Руби, и он немножко испугался: а вдруг он незаметно для себя превращается в дерево, вдруг листик вышел из него не целиком?
– Тебе надо завтра постричься, – сказала мама.
Герман выдохнул с облегчением.
– Ладно.
– И ты помнишь, что должен зайти к дедушке?
Герман мотнул головой, челка качнулась из стороны в сторону, на стол упало несколько волосинок.
– Тут все всё помнят, – сказал он.
Мама смела волосы со стола и снова посмотрела на Германа.
– Пора тебе носить сеточку для волос, – рассмеялась она.
Герман тоже засмеялся в ответ, но не так громко, как мама, так громко ему слабо, а папа тем временем отнес всю посуду со стола в раковину, не уронив при этом ничего, даже зубочистки.
Когда у Германа не доделаны уроки, его освобождают от мытья посуды, поэтому обычно после обеда он говорит, что ему еще кучу всего учить.
У себя в комнате он достал рабочую тетрадь и написал: «Фрогнер-парк – парк скульптора Густава Вигеланда. 58 фигур на мосту. 4 композиции с ящерами из гранита. Розарий. Лабиринт. Плато с Монолитом. 8 чугунных ворот. Западная площадка. Колесо жизни». Над заключительной фразой он мучился долго. Сомневаясь, все же написал: «Тут все согласные, что это был прекрасный день».
Потом он долго сидел и смотрел в окно. На улице уже стемнело. Странно, что темноту можно увидеть, подумал Герман. Правда, на подоконнике светился глобус, его никогда не выключают. Герман раскрутил его, закрыл глаза и ткнул в него указательным пальцем. Адапазары! [4] Он стер последнее предложение и написал вместо него: «Когда я вырасту, я стану крановщиком или уеду в Адапазары».
Перед сном они втроем послушали по радио концерт по заявкам. Их никто не поздравил, они не именинники. А псалмы навеяли на Германа тоску. Хоть бы никому не взбрело в голову заказать в мою честь «Воинство в белых одеждах», подумал он. Эдди Кэлверт еще наяривал на трубе для призывника из Бардуфосса, но папа встал и ушел в ванную, и Герман с мамой догадались, что он опять голоден.
4
Адапазары – город в Турции.