Германские рассказы
Шрифт:
– А меня зовут Эдуард Львович Шнайдер. Я из Караганды.
– Вы родственник Александру Ивановичу Шнайдеру?
– Нисколько. Просто однофамильцы.
– А кем вы работали в Караганде?
– Ты как думаешь?
– Караганда… Минимум начальник управления.
– Нет! Работал простым электриком на шахте.
– Да вы что! Мне всегда казалось, будто вы только что вышли из Кремля с совещания у Президента.
– В Кремле не был, а мать моя там была. Она летом 1965 года в составе делегации ездила к Микояну насчёт восстановления автономии на Волге.
– И что она рассказывала?
– Говорила, что Брежнев относился к этому вопросу положительно. Но когда узнал Кунаев 21 , немедленно позвонил ему: «Что вы делаете! У меня сельское хозяйство без рабочих останется». И Леонид Ильич дал задний ход. Только учти, я тебе рассказываю со слов моей матери. Потом я говорил с другим членом той же делегации – он сказал, что им в ЦК с самого начала сказали: никакой немецкой республики на Волге не будет.
– И такое бывает… Делегация одна, а слышат разное. А вы на Волге родились?
21
В то время Первый секретарь ЦК Компартии Казахстана
– Да. В Марксе.
– У меня дед и отец из Маркса. А мать из Паульского – это три километра от Маркса. Она там училась в педагогическом училище. А вы помните то время?
– Мне было шесть лет. Как не помнить! И Волгу помню, и как к бабушке ездили. Степь помню от края до края в алых тюльпанах. Ты не представляешь, какая это красота! У меня дыхание перехватило от восхищения, когда увидел её впервые. Родители у меня были идейными. Отец перед войной работал инженером на заводе «Коммунист». Мать всю жизнь состояла в партии и осталась верна, несмотря ни на что. Когда она говорила о республике, у неё глаза светились от счастья.
– А как же репрессии? Как ваши родители их объясняли?
– Ты знаешь… У матери брат, мой дядя, сидел семнадцать лет. Больно им было об этом говорить, как больно прикасаться к ужасной семейной тайне. Но относились к этому… Как тебе сказать? … Ну вот течёт Волга. Она прекрасна. Чистая, ясная, грандиозная река, красота нечеловеческая. Но в Волге ведь не один человек утонул. Как утонул? Почему утонул? Волга ли в этом виновата? Представь, ты смотришь на Волгу и думаешь только о том, что в ней утонули люди. Или видишь лес, а думаешь: сколько же людей в этом лесу волки съели! Ведь так и жить станет невозможно. Люди с ума сойдут. Примерно так мои родители относились к репрессиям. Социализм для них был прекрасен как Волга, а репрессии – рок, непонятное, ужасное, необъяснимое, как необъяснимо, отчего в Волге утонул отец, брат… А твои родители что говорили?
– Мои тоже были счастливы. Счастливы, что учились, что получили профессию. Дед, вечный крестьянин, лопался от гордости, что дочь его стала учительницей. Отец был счастлив, что играл в самодеятельном театре и в студенческой футбольной команде. Счастлив, что в республике перед войной собрали невиданный урожай. Жизнь перед ними открывалась необыкновенная. Но получилось вот так… Если бы не нападение Германии, не было бы и выселения.
– Сейчас говорят, что Сталин уже до войны думал разогнать республику. Но что он думал – никто не знает, а что Гитлер напал на Советский Союз – это факт. Ты представь себе, что такое был Советский Союз 28 августа 1941 года 22 . Полумёртвый, истекающий кровью человек. Какой с него может быть спрос! Я смотрю на этот указ, как на судорожное движение убиваемого человека. Мне на днях один немец здесь заявил: «Вы приехали на то, что создали мы. Какое право вы имеете разевать клюв на наше богатство?». Я говорю: «Милый человек! Мы из-за вас и вашего Гитлера такое претерпели, что всей вашей Германии не хватит рассчитаться с нами и за тысячу лет!». Да! Так и только так! А ты меня, значит, в начальники произвёл?
22
Дата подписания Указа о ликвидации АССР НП
– Да, думал начальник управления. Как минимум, директор шахты.
– Нет я рабочий. И всегда был рабочим.
Вечером к нам пришли доктор Тютцер и доктор Бакхауз.
Тютцеру тридцать пять лет – молодой по немецким меркам врач. Он невысок ростом, круглолиц, улыбчив, приветлив – как я понял, наш домашний врач – хаусарцт.
Бакхауз, наоборот, высокий, толстый, в очках, с рыжеватыми волосами. Неразговорчив, серьёзен. Он ортопед и владелец GmbH «Бакхауз».
Тютцер меня не больно-то осматривал, я сказал ему, что здоров: он и поверил. Бакхаузу тоже достаточно было одного взгляда:
– Где вам делали ортезы, которые сейчас носите?
– На Новосибирском протезном заводе.
– Как давно делали?
– Восемь лет назад.
– Понятно. Итак, мы сделаем вам ортезы и рольштуль. Дорожную коляску с электрическим мотором сделаем после того, как получите немецкое гражданство – таков порядок. Завтра в семь часов вечера мы за вами приедем, сделаем рентгеновские снимки.
Назавтра, ровно в семь часов вечера, сотрудники герра Бакхауза приехали за мной. Два здоровых парня в красных форменных комбинезонах ловко спустили меня в рольштуле по ступеням к стоявшему во дворе бусику и вкатили в него по какому-то приспособлению. Лиза поехала с нами.
В комнате ожидания на предприятии герра Бакхауза в горшках и кадушках стояли растения с широкими листьями, название которых я не знал, на столиках лежали журналы и газеты. В рентген-кабинете я снял свой аппарат – производства Новосибирского протезного завода.
– Я смотрю, вы его много раз варили сваркой, – сказал Бакхауз.
– Да, года через три-четыре, стальные шинки начинают ломаться. Вообще срок службы рассчитан на семь лет. А у вас на сколько?
Герр Бакхауз уклонился от прямого ответа:
– Думаю, мы сделаем лучше. Господин Лаш, займитесь.
Я лёг на стол. Герр Лаш, среднего роста худощавый человек примерно двадцати восьми лет с прямыми тёмно-русыми волосами и карими глазами, нажал кнопку на пульте, послышалось жужжание, на меня медленно стало наезжать что-то похожее на цилиндр в разрезе, которое отсканировало во мне всё что нужно.
– Готово, – сообщил герр Лаш. – В ближайшее время мы получим решение больничной кассы, и займёмся вашими ортезами. Я сообщу вам, когда мы встретимся в следующий раз.
«Ура! – подумал я. – Одно из главных дел, приведших меня в Германию, завертелось!».
Также быстро доставили меня ребята герра Бакхауза обратно и вкатили в коридор хайма. На улице была снежная слякоть, колёса рольштуля были не совсем чисты. Наследить по всему коридору, только что вымытому, нам не хотелось.
– Посиди здесь, я принесу тряпку и вытру колёса, – сказала Лиза, стартуя в другой конец хайма.
Вдруг дверь одной из комнат распахнулась, и в коридор выбежали встрёпанные Гермина и Герман Макаровы. Герман – высокий, стройный двадцатилетний парень – был одет по дорожному, словно собирался куда-то ехать: