Германские рассказы
Шрифт:
– Но видимо в нашем возрасте уже нельзя было рожать детей: мне было сорок шесть, а старику вообще пятьдесят три. В общем, наша дочь родилась с этим… детским церебральным параличом. Нам оставалось только надеется на Андреаса, что он её не бросит, как не бросает тебя твоя сестра. И он бы её, конечно, не бросил, если бы не случилось и с ним несчастье. Он занимался спортом, и однажды захотел показать себя перед девушками. Он спрыгнул с крыши клуба. Клуб у нас в селе ещё был одноэтажный. Если бы успели достроить двухэтажный, он не сделал бы такой глупости. Но он не просто спрыгнул, он сделал в воздухе кувырок – сальто. И первый раз у него всё хорошо получилось. Девушки были в восторге, хлопали в ладоши и кричали «молодец!». Ему захотелось повторить и получить ещё больше похвалы. Он прыгнул второй раз, но упал на спину, сломал позвоночник, повредил
15
По действовавшему в то время в Германии закону, переселенцы должны были два года прожить в указанном им месте.
– Да, действительно, в таких домах инвалид может жить один. – согласился я и бросил в кастрюльку содержимое пакетика с надписью «Sauerkraut» 16 .
В пакетике было граммов сто, самое большое – сто пятьдесят. Я подумал, что капусты на эту кастрюльку маловато. Ладно: что есть, то есть.
– И ты ничем не будешь заправлять свой суп? – спросила тётя Лида.
– Сметаны положу, да и дело с концом. Чай, не трескать сюда приехали.
Когда я через десять минут попробовал своё варево, то был потрясён. Я, конечно, знал, что это кислая капуста – так ведь на пакетике написано – но, чтобы настолько кислая! Немцы – звери: во всё, что у них должно быть кислым, суют столько уксуса, что невозможно. Недаром Маргарет Тетчер говорила, что их свиные ножки с кислой капустой не выдержит ни один европейский желудок. В Беренштайне я уже отведал их роль-мопса 17 , но думал, что это исключение, а оказывается правило. Если останусь здесь надолго, буду квасить капусту и продавать им, чтоб они, наконец, узнали, как на самом деле выглядит кислая капуста.
16
Кислая капуста (нем.).
17
Маринованные рулетики из селёдки
Я оставил сварганенные щи на столе и вернулся в свою комнату, уверенный, что Лиза выльет эту кислятину куда следует.
Был уже второй час, а её всё не было. Я начал волноваться: всё ведь может быть: каждый день передают про несчастные случаи на дорогах, а в Криммитшау такие крутые спуски и подъёмы, а сегодня ещё и гололёд. Но вот уже три часа. Я не знал, что делать. Кто в неведении переживал за жизнь близкого человека, поймёт меня.
Наконец, вдали коридора послышался цокот Лизиных каблучков. О, я узнал бы его из звука тысяч шагов! Словно гора с плеч свалилась:
– Ты что так долго?
– Чуть не погибла сегодня. Глупо, как мышь в мышеловку попалась. Сидела в социаламте, чтобы тебя на учёт поставить, ждала своей очереди. А там все такие депрессивные: друг от друга лица прячут: у них считается позорным сидеть на социальном пособии. Спрашиваю у одного: «Кто последний?». А он с такой ненавистью: «Was» 18 ?! – молодой ещё, бритоголовый, думаю, какой-нибудь неонацист. Поняла, что моя очередь нескоро, и пошла бродить по коридору, чтобы им глаза не мозолить. Смотрю: передо мной что-то вроде фойе, и дверь на балкон. Я ручку тронула – открылась, ну я и вышла немного подышать, и дверь за мной сейчас же захлопнулась. Я открывать – а она не открывается. А на балконе холодно – мороз, я в одной кофточке. Стала стучать в дверь – никого нет. Тут меня
18
Что (нем.).
– И долго ты там стояла? – спросил я.
– Полчаса – не меньше. Я уже стала смотреть, как спуститься с балкона. А там второй этаж. Спрыгнуть – ноги переломаешь. Наконец, зашёл какой-то служащий в фойе. Я заорала, застучала изо всех сил. Он услышал и открыл мне дверь. Я уже в сосульку превратилась, а страху натерпелась – не могу тебе передать.
– Ну ладно. Хорошо, что так кончилось, – сказал я.
А про себя подумал: «Дурак я, что Андреаса в сеньёренхайм определял. Как у нас в селе говорят: «Человек полагает, а Бог располагает». Раньше него сам мог там очутиться.
Вечером Лиза попросила:
– Почитай Есенина.
И я почитал
Вспомнил я дедушку, вспомнил я бабку,
Вспомнил кладбищенский рыхлый снег.
Все успокоимся, все там будем,
Как в этой жизни радей, не радей.
Вот почему так стремлюсь я к людям,
Вот почему так люблю людей.
Вот почему я чуть-чуть не заплакал
И, улыбаясь, душою погас:
Эту избу на крыльце с собакой…
Я представил себе наш неблагоустроенный сельский дом, собаку Рыжика на крыльце и еле выдавил:
Словно я вижу в последний раз.
Семейные драмы
Уже неделя, как мы в Криммитшау. Сестре он ужасно не нравится:
– Здесь есть дома с печным отоплением! Продаются упаковки с углём по пять и по десять марок. По улице дым стелется, на домах закопчённые трубы, чёрные стены. Вот это мы приехали в Европу!
– Так не везде же печное отопление. Таких домов не так уж много.
Мне немного неприятно. Не потому что в Германии хуже, чем мы ожидали, а потому, что в социалистической ГДР хуже, чем в капиталистической ФРГ.
– Конечно, одно дело приехать в Криммитшау из казахского села или из киргизского аула, а другое из лучшего места на Земле: из Новосибирского Академгородка, – говорит Лиза.
– Разве мы здесь привязаны? Вот сделают мне ортезы, и уедем назад. Какие проблемы?
– Назад? Там уже всё потеряно. В Академгородок меня обратно не возьмут и даже общежития не дадут. Всё приватизировали и растащили. Один Коптюг 19 этому сопротивлялся, но он умер. Мне одна женщина сказала: «Если бы это видел Михаил Алексеевич Лаврентьев! Сколько сюда вложено бескорыстного труда!». А здесь я себя чувствую также, как сегодня на балконе. Я попала в мышеловку. И выхода нет.
19
Валентин Афанасьевич Коптюг – Председатель Сибирского отделения АН СССР с 06.03.1980 по 10.01.1997.
Настроение у нас паршивое. За окном мрак, снег и дождь.
Наша соседка Люда Балтаматис в больнице. У неё что-то с головой. Её мать с утра до вечера сидит с ней.
Инга Макарова родила дочь. Старики счастливы.
– Как назвали? – спросила у них Лиза.
– Паулина, – ответила Гермина.
– Паулинхен, – сказал Владимир Анатольевич: он страстно желает быть больше немцем, чем его жена.
Они перестали бывать у нас, всецело поглощённые заботами о внучке.
Как-то утром в умывальной комнате я встретил одного человека. Я и раньше его видел, только издалека. Он казался мне важным и надменным. Вот и тут он в бархатном халате, как старинный русский барин, собрался бриться электробритвой «Бош».
Поздороваешься по-русски, ещё фыркнет. Но и не здороваться нехорошо:
– Guten Morgen, – сказал я.
А незнакомец ответил:
– Guten Morgen,
Liebe Sorgen!
Sind Sie wieder alle da?
– Ja, ja, ja! 20
– Остроумно! – опять сказал я по-немецки.
– Да уж! А что ты всё по-немецки? Успеем ещё наговориться. Давай по-русски. Ничего, что я на ты?
– Конечно ничего. Я Александр, приехал из Новосибирской области.
20
Доброе утро, дорогие заботы! Вы снова все здесь? – Да, да, да!