Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650–1945
Шрифт:
В своем анализе мы периодически возвращались к противопоставлению города и села, разума и воли, интеллекта и инстинкта, рационального и иррационального. Эти противоречия, несомненно, можно выразить и другими словами, но тех, что были предложены, достаточно, чтобы показать, в чем заключается проблема. Так или иначе, я бы не хотел упустить возможность четко прояснить следующий факт: взаимодействие этих двух полярных сил не было характерно лишь для старой Пруссии, где знать владела крупными земельными угодьями и где поместное дворянство играло такую значительную роль в офицерском корпусе.
Оно также объясняет заметные различия между офицерским корпусом Пруссии и, например, Баварии, где роль дворянства была гораздо менее заметной и где дворянство в значительной степени отождествлялось с патрициатом. Все это, естественно, оказало свое влияние на природу офицерского образования.
Глава 9
Пруссия: первые военные училища
Первое, что обращает на себя внимание, – это то, что вопрос образования офицеров был, как и все остальное в армии, связан с развитием военной техники и тактики. Необходимость дать офицерам-кандидатам более высокую техническую подготовку и установить
Новый тип образовательного учреждения для молодых дворян обсуждался повсюду в Европе. Пионером в этом вопросе, по-видимому, был один из вождей гугенотов Франсуа де Ла Ну, автор «Трактата о политике и войне», опубликованного в 1587 году. Насколько нам известно, первое учебное заведение подобного рода было основано шурином принца Морица Оранского герцогом Бульонским в 1606 году в Седане. Первым германцем, последовавшим его примеру, был граф Иоганн VII Нассауский с его «Школой военного искусства и верховой езды» в Зигене, основанной в 1617 году; через год после этого ландграф Мориц Гессенский создал в Касселе колледж, носящий его имя, а затем сам Валленштейн в 1624 году основал военную академию в Гичине. Все эти честолюбивые планы были сведены на нет Тридцатилетней войной и были возобновлены только после ее окончания – на этот раз успешно – великим курфюрстом Бранденбургским. Один из его предшественников, герцог Альберт, в своем указе 1556 года уже упоминал о том, что необходимо уделять внимание науке и защищать тех, кто ее изучает, от их хулителей, но он не предпринял ничего для этой цели. Это было сделано только с основанием Прусского кадетского корпуса в Кольберге, дополнившего уже существовавшую к тому времени Военную академию, в которой изучались не только обычные учебные предметы, но также элементы математики и фортификации.
В то время и на протяжении всего XVIII века математика была связующим звеном между наукой вообще и военной наукой в частности и, более того, служила основой для той и для другой. Военное искусство считалось областью математики, точнее, ее практическим применением. Считалось, что при выполнении маневров во время сражений необходимо следовать формам геометрических фигур и что можно предсказывать падение крепостей при помощи арифметических вычислений. Наполеону, который был незаурядным полководцем, приписывают слова: «Чтобы быть хорошим генералом, необходимо знать математику. Она предоставляет массу возможностей проверить свои идеи. Вполне возможно, что своими успехами я обязан знанию математики». Представления о важности неких теоретических знаний привели к тому, что после Семилетней войны участились попытки повысить профессиональный уровень офицеров с помощью общего образования, для чего создавались военные школы. Однако, по общему мнению, непосредственный опыт участия в военных действиях имел гораздо большее значение, чем научное образование. Решающим моментом, определившим интеллектуальный уровень офицеров, стал пример здравомыслящего, но довольно недалекого короля Фридриха-Вильгельма I, который презирал всех ученых и «болтунов», а также грубого, необразованного принца Леопольда Анхальт-Дессауского: «Все, что выходит за уровень познаний хорошего унтер-офицера, – бесполезная зубрежка».
Но даже практические профессиональные навыки до Семилетней войны были редкостью в офицерской среде. На этот счет мы можем привести мнение такого компетентного судьи, как Фридрих Великий. В отличие от своего отца он был значительно образованней большинства своих современников и в весьма резких выражениях отзывался о нежелании своих старших офицеров постигать книжную премудрость: «Если опыт – это единственное, что нужно хорошему генералу, то самыми лучшими военачальниками были бы мулы принца Евгения Савойского». После окончания войны он предпринял ряд шагов, чтобы поднять уровень образования своих будущих офицеров и дать им больше теоретических знаний. В Шолпе и Кулме были основаны кадетские училища для юношей из дворянских семей Померании и Западной Пруссии, а в Берлине в кадетском корпусе был выделен элитный класс, получивший название Академия дворянства. Король распорядился в зимние месяцы проводить в помещении новой армейской инспекции занятия по географии и искусству фортификации, на которых должны были присутствовать наиболее способные офицеры. В дальнейшем он отобрал двенадцать лучших учеников и включил их в свою свиту, чтобы самому читать им лекции и чтобы они ознакомились с искусством настоящей войны. Хотя такие методы привели к созданию элиты – офицеров Генерального штаба, среди которых были действительно знающие люди, большинство фронтовых офицеров эти преобразования почти не затронули, и выпускников кадетских корпусов было слишком мало, чтобы заполнить все существовавшие вакансии. Общее образование и военная подготовка, как и прежде, зависели от случая. В целом уровень образования офицеров был довольно низкий, и главная тому причина – невозможность получить должную подготовку в сельских районах, откуда набиралась большая часть прусского офицерского корпуса.
Вследствие этого среди прусских офицеров отношение к техническим знаниям было примерно такое же, как у готской знати раннего Средневековья. Так,
Помимо принципиальных соображений, существовал целый ряд явлений социального и политического характера, обуславливавших тот факт, что в XVIII и начале XIX века в среде, в которой вращались офицеры-дворяне, любой интерес к книгам и науке считался постыдным. Нет причин не верить фон Марвицу, когда он говорит, что научные книги, а особенно популярные издания и учебники, написанные в духе рационалистического просвещения, которые появляются в огромных количествах, подвергаются нападкам и осмеянию со стороны влиятельных людей, таких как юнкеры и землевладельцы, а в католических областях еще и со стороны священства. Неудивительно, что влиятельные круги или их представители – общественные, политические и религиозные – чувствуют угрозу для своего авторитета и сопротивляются этому из чувства самосохранения, как если бы они столкнулись с революционной силой. Человек, втайне испытывающий подобные страхи, враждебно настроенный по отношению к школам и образованию, мог считать, что его опасения во многом подтверждаются Великой французской революцией, которую подготовили призывы «литераторов». Наступающий век нес с собой революционный дух рационализма, который оставил отпечаток на всей концепции военного образования. Он определил не только тот факт, что теперь государство должно было систематически заниматься образованием офицеров, но и его характер, и направление развития.
Глава 10
Пруссия: Шарнхорст. Экзамены и сопротивление реформе
Эпохальные изобретения ускорили рост производства, расширение торговли и коммуникаций, что привело к еще большему усилению позиций города по отношению к деревне. Уже на ранней стадии было отчетливо видно, что подобная экономическая экспансия (в отличие от культурного подъема) основывалась и могла продолжаться, только лишь опираясь на технические навыки и общее образование. Это привело к тому, что научные знания выросли в глазах общественности. Более того, одновременно с экономическим и политическим развитием шло непрерывное увеличение численности населения, отчасти вызванное экономическим ростом. Поскольку старые классовые барьеры перестали быть препятствием для подъема по социальной лестнице, почти все профессии были заняты штурмом, и поскольку образовательный ценз, необходимый для занятия той или иной должности, постоянно повышался, само образование стало одним из признаков высокого социального положения. Различия в уровне образования все больше заменяли различия в знатности происхождения, и городская буржуазия все больше и больше вытесняла земельную аристократию из социальной и публичной сфер жизни. Происходившая на протяжении всего XIX века борьба за конституцию и германское единство, с параллельными изменениями в национальной экономике, в сущности, занимала только буржуазию, – ее можно описать как форму борьбы буржуазии за освобождение от влияния аристократии и феодализма. Даже состав Франкфуртской ассамблеи, «парламента профессоров», может служить ярким примером характерного для того времени тождества между буржуазией и национализмом. Было бы чудом, если бы дух времени не затронул офицерский корпус в то время, когда даже в Пруссии, как мы убедились, все больше и больше офицеров набиралось из буржуазии. Вопрос социального происхождения офицеров имеет самую непосредственную связь с вопросом их технического образования и подготовки. Первый составляет сердцевину второго.
Основные направления, по которым шла реорганизация, сохранились вплоть до Первой мировой войны, и главным действующим лицом этого процесса в Пруссии был Шарнхорст. Сам он окончил небольшое военное училище из тех, что появились даже за пределами Пруссии после Семилетней войны, и его мировоззрение основывалось не на традициях прусской армии, а на рационализме XVIII века. У него было четкое представление о губительности – с военной точки зрения – тех принципов, которые Пруссия довела до крайности: принадлежность к аристократической крови и презрение к образованию. Он замечал, что при выборе кандидатов на ту или иную офицерскую должность значение имели лишь связи, а не способности или знания, что исключительные способности не делали человека популярным и что многие семьи посылали в армию самых ленивых и бездарных сыновей. В последние годы (1795—1801) своей службы в Ганновере он убедился, что молодые люди, выделявшиеся своими способностями и трудолюбием в артиллерийском училище, оказались также лучшими на поле боя и что пожилые генералы, смотревшие на своих учеников свысока, оказались практически бесполезными. Шарнхорст собственноручно записывал эти выводы и в результате пришел к убеждению, что офицеры должны получать хорошее общее образование, включающее военные науки.
Когда его сделали ответственным за реформу прусской армии, его убеждения заставили его выдвинуть требование, чтобы каждый офицер, вне зависимости от того, в каком роде войск он служит, сдал общеобразовательный экзамен. Этот принцип получил силу закона после выхода королевского указа от 6 августа 1808 года о назначении унтер-офицеров. В то же время соответствующий пункт правил ограничивался или, скорее, разъяснялся следующим замечанием: «Главное требование к хорошему офицеру не знания или технические навыки, но присутствие духа, быстрота восприятия, точность и аккуратность, не говоря уже о подобающем поведении». В этом важном замечании нет ничего неверного, но подтекст и смысл, который оно придает всему остальному, показывает, какие смутные представления о значении образования и воспитания были у ведущих умов того времени. В самом деле, это показывает, что борьба между воспитанием и образованием все еще продолжалась. В то же время именно нелогичность этого замечания определила образовательную программу для прусского офицерства на последующие сто лет.