Германский вермахт в русских кандалах
Шрифт:
Не своими ногами ступая по откосу сыпучему, стал Валерик спускаться к работавшим немцам.
А немцы, завидев идущих, работу оставили, но, поз не меняя рабочих, застыли, будто играли в «Замри!»
Фриц и двое других уже поджидали Валерика:
— О, русишь малышка…
— Дас ист Валерик.
— Валерик малышка…
Перед Фрицем остановившись, Валерик сказал ему «здравствуйте» и «мне к вам разрешили».
Но тут Ибрагим возмутился:
— Пим дырявый, ты чо ему выкаешь?
Его щелочки глаз приоткрылись
— Он же взрослый! Он старше меня! — растерялся Валерик.
— Дур-рак ты! Он же пленный! Твой враг! Фашист недобитый! А ты ему выкаешь! А ну, быстро скажи ему «ты»!
Валерик совсем потерялся и смотрел то на Фрица, с мольбой о поддержке, то, с опаскою, в ствол карабина, что черным зрачком глядел ему прямо в лицо: а вдруг сейчас выстрелит!
И тут за кирпичную глыбу присел немец старый и лысый и ладонь приложил к губам, чтоб охранник услышать не мог, зашептал:
— Фриц унд Валерик есть «братя». Вы «братя». Можно «ты». Можно, можно…
Валерик все понял и, улыбаясь сквозь слезы, робко поднял глаза на охранника и, еще не уверенный в том, что делает правильно, еле слышно сказал:
— Ты, Фриц…
Ибрагим взбеленился:
— Ты куда говоришь это мне! Ах ты, падла худая!.. Смойся с глаз, а то щас застрелю!
И клацнул затвором, и топнул ногой, и свистнул вдогонку Валерику.
В стыдливом бессилии замерли немцы, следя по отмашке бурьянистых трав, как убегал от них мальчик обиженный.
А лысый и старый немец, что подсказкой Валерке помог, сокрушался:
— Ах, либер Готт! Либер Готт!
Из тени сторожки, куда немцы сносили кувалды, ломы и лопаты перед уходом с работы, сержант показался:
— Что за шум, Ибрагим?
— Да суслика нашего мало-мало учил…
Ванька-вставанька
Забегать на руины Валерик теперь не решался: там Ибрагим ему мерещился в бурьяне, и в шорохе травы его смешок недобрый чудился. А если подольше послушать бурьян, то стук ружейного затвора слышался, будто тот узкоглазый охранник где-то прятался рядом, а может быть, уже и целился!..
И вспоминая момент тот печальный, когда Ибрагим его выследил, напугал и к пленным привел, а потом и прогнал, клацнув затвором вдогонку, Валерику делалось стыдно, будто сделал он что-то недоброе на виду у товарищей Фрица.
Потом вовсе казаться стало, что не бурьян за спиной так шумел и мотался хлестко, когда он бежал по руинам, а то пленные немцы, вслед ему глядя, смеялись.
«И Фриц раздружится со мной», — Валерик сокрушался, глядя, как тяжело идет с канистрой или бредет в колонне его Фриц, такой знакомый и опять далекий.
Очень хотелось Валерику выбежать и поздороваться, но боялся, что спросит он голосом Леньки Пузатого, улыбаясь при этом ехидно: «А мировенски
Под действием такого наваждения Валерик начал немцев избегать. И в очередь ходить за хлебом согласился, когда бабушка «базарить» отправлялась. Только в обычные дни, не базарные, бабушка в очереди «парилась» за себя и за Валерика с мамой.
О чем только не думалось Валерику, чего только не слышал он, стоя в очереди долгой! Сколько раз уже, в сказках Валеркиных, папка с войны возвращался! Был он в фуражке с кокардой и почему-то с петлицами, вместо погон. И лицо неразборчивым было, как на старом, поблекшем потрете, что висел над столом. Все втроем они в город ходили, «Трактористов» смотреть. Пили ситро и лизали мороженое, но радости не было ни у кого…
Всякий раз, до открытия лавки, проходила колонна пленных, и вместе с другими стучал колодками и Фриц, унынием общим охваченный. И Валерику больно было видеть Фрица подавленным.
Но вот однажды колонна поравнялась с лавкой хлебной, и немцы глазами уставились в очередь, кого-то высматривая. И тут кто-то застил Валерику видимость, и чья-то рука его потащила от стенки.
«Я тут стоял!» — готов был закричать Валерик, как над собой увидел немца старого, того, что выручил его подсказкой на руинах.
— Гутен так, братишка! — сказал немец с негромкой радостью, и лицо его, всегда далекое, улыбкой сморщилось. — Не боись! Не боись! Я есть Отто Бергер. Фриц унд Бергер — друзя! Ты есть наш братишка! Горошо?
Улыбаясь, Валерик кивнул головой.
А Бергер медленно ладонь раскрыл коржавую, и там, среди скрюченных пальцев, увидел Валерик похожего на русскую матрешку человечка рыжего с мордашкой синеглазой в конопатинках. Глаз один был прищурен с лукавством, другой глядел с детдомовским бесстрашием.
— Дизес русиш Ванушка! Дизес гешенк тебе! Подарок! — на ушко, будто глухому, сказал Бергер и приплюснутым пальцем на ладони своей уложил человечка на бок. Но палец убрал — и поднялся Ванюшка! И будто при этом обоим успел подмигнуть.
— Здорово! — восторга не сдержал Валерик. — Вот это да!..
— Дизес Ванька-вставанька!
— Ванька-встанька это! — засмеялся Валерик, принимая в ладони раскрытые игрушку веселую. — Спасибо, что мне…
— Тебе, тебе! Ты гороши малышка. Ты есть русский братишка нам!
И пальцами-крючьями по голове Валерика погладил:
— Дети есть гороши люди. Бергер иметь драй киндер. Вот! — показал он три пальца, когтисто согнутых. И люди увидели руки его. И головами кивали в молчании.
— Домой тебе надо, немец, — сказала негромко одна и на солдата-охранника глянула мельком. — Баба дома тебя заждалась…
— Баба? А-а! Моя фрау? Моя фрау Дора… Ах, либер Готт!..
И с тоской несказанной махнул он рукой. И побрел за колонной, не замечая охранника, что его поджидал на дороге.